Анатолий Петухов - Люди суземья

— Об этом колхоз должен был позаботиться.

— Правильно, — кивнул Иван. — И правление колхоза, и сельсовет, и партбюро — все голову ломали, как со стариками быть. Сначала уговаривали переехать. Кой-кого уговорили. А шестнадцать человек ни на какие уговоры не поддались. И все в разных деревнях. Пособия им выделили — пожизненно, кто согласился, тех на очередь в дом престарелых поставили, некоторым алименты с детей выхлопотали, лошадей предлагали — мало ли, в лавку съездить, в больницу. А что еще можно было сделать?

— И тогда ты решил остаться? Надеялся один всех стариков обогреть? Так, что ли?

— Не торопись, Мишка, — нахмурился Иван. — Не так!.. В Хийм-ярь я ездил. Был на ихнем партийном собрании, когда обсуждали, как землю здешнюю использовать. Решили молодняк на откорм сюда пригонять. Значит, пастухи понадобятся. Вот я и попросился, чтобы нас на месте оставили. Пастухами. Сначала не соглашались — бригадиром меня метили, а когда сказал, что, кроме откорма, по десять тонн сена своей семьей для колхоза ставить буду, — согласились... И старикам, конечно, поддержка. Кому дровишек заготовишь, кому огород вспашешь, рыбешки подкинешь... Да ведь дело, Мишка, не только в этом. Когда людей нету, каждой живой душе рад! Встретишься, поговоришь — и самому жить легче. Так вот и живем, друг за дружку держимся.

— Понимаю, тато. А дальше-то как? Ведь и стариков уже немного остается.

Иван вздохнул.

— А считай, почти никого. Кирика да Акулину Васька всяко уж теперь к себе заберет, Окся да Фекла из Каскь-немь согласье дали в дом престарелых уехать. Осенью уедут. Один Тимой в Чуру-немь останется. Ну, и еще Кагачевы в Сарь-ярь, дак о тех меньше заботы. Сами еще крепкие, и дочки, только весточку дай, за ними приедут... — Иван умолк.

— В Хийм-ярь-то не собираешься переехать? Я слышал, там и жилье для нас готово?

— Не знаю, Мишка. Жилье есть. Дом новый поставлен, на хорошем месте — сам смотрел. Только внутри еще не отделан. Переехать можно в любое время, да надо ли с этим спешить? Хийм-ярь никуда не уйдет. А мы здесь, что ни говори, уже приобыкли. Вы поднялись, Колька и Люська тоже помощники, да и работать много легче стало. Луговины, которые на сено косим, в порядке, малость подрасчищены, загоны для телят так скроены, что хоть мокрое лето, хоть сухое — привесы можно держать высокие. Чего же не работать? А вот ты насчет Хийм-ярь подумай. На нас с маткой не гляди.

— Подумаю, тато!

— Ну и добро!.. — Иван загасил окурок цигарки, вдавил его в землю каблуком сапога.

Оба, и отец и сын, разом встали и взялись за грабли, чтобы продолжить прерванную работу.

...К полудню небо заволокло тучами. Ветер закрутил, стал жестче. Огонь костра трепетал, желтыми лоскутьями срываясь с поленьев. В подвешенную кастрюлю, в которой кипела уха, залетал пепел. Нюра огорченно морщилась и терпеливо снимала его ложкой. На хвое, с наветренной стороны костра, было разостлано беленое домотканое полотенце, и Катя складывала на него большие ломти ноздреватого круглого хлеба, который резала по-крестьянски, упирая каравай о живот.

На пожне глухо раздавались удары топора: там Иван с сыновьями готовил стоговища.

— Кажется, зря старались, — сказала Нюра, взглянув на небо.

— Может, мне начать в копны складывать? Которое посуше?.. — отозвалась Катя.

— Погодим маленько. Мужики-то придут, так тогда буде...

Первые капли дождя упали, едва Маркеловы взялись за ложки. Катя и Петр вскочили.

— Ешьте! — остановил их отец. — Не успеть!..

Ослепительно голубоватым светом сверкнула молния. Небо будто раскололось надвое. Хлынул дождь.

«Поди, не догадались Люська да Колька перегнать стадо в лесок, — вздохнула Нюра. — И сами мокнут...»

Ее не очень-то огорчило, что сено не успели досушить: и так на погоду грешно обижаться — лето было для сенокоса добрым.

О том же думал Иван. Пусть полощет! Земля давно просит воды. Даже и не удастся досушить это сено, урон невелик, без того уж поставлено тонн пятнадцать, не меньше. Зато трава в загонах поднимется, посвежеет. И еще он думал, что за пастьбу пора браться самому: последний месяц — главный, лучшие загонные пастбища за время сенокоса стравлены и, чтобы удержать привесы на диком разнотравье, пасти надо с умом, а ребята пускай отдохнут, за грибами да ягодами бегают да рыбу в охотку ловят...

Ильин день праздновали в Ким-ярь испокон веков. Предки Маркеловых и Тимошкиных еще участвовали в обряде умилостивления лесных духов — закалывали в жертву им годовалых бычков. На берегу разводился большой костер, и в огромном котле варилась говядина, которой должен был угоститься всякий, кто приходил на праздник.

На памяти Митрия Маркелова и Кирика Тимошкина уже не было никакого жертвоприношения. Но костры на берегах жгли, и обычай угощать друг друга сохранялся. В Ким-ярь устраивалась большая пестрая ярмарка, на которую стекался народ из всех окрестных поселений. Наиболее отчаянные парни приезжали на верховых лошадях из Сарги и Сохты. Ким-ярские деревни захлестывало всеобщее гулянье. Молодежь пела песни, устраивала возле костров пляски и хороводы. Любители лапты затевали за Лахтой, на широком лугу, лихую игру, и кожаный мяч, туго набитый шерстью, черной точкой таял в небе.

После переселения, когда старикам, оставшимся доживать свой век в опустевших деревнях, было не до праздников, ильин день все-таки сохранился. Этому способствовало то случайное обстоятельство, что одиннадцать лет назад истосковавшиеся в одиночестве старики, будто по сговору, пришли второго августа в Лахту проведать Маркеловых и Тимошкиных, а заодно и сходить на кладбище, на могилки. Пришли они, а у Маркеловых гулянье: отмечают день рождения Петьки и окончание сенокоса.

Радушно принятые хлебосольной семьей, старики так славно провели тогда уже забытый было праздник, что уговорились каждый год собираться в Лахте второго августа. Так ильин день стал для них датой ежегодных встреч. Об этом дне все помнили, загодя запасали гостинцы, чтобы угощать друг друга; в этот день надевались самолучшие наряды. Старики пели еще не забытые песни, вспоминали свою молодость, делились заботами и думами и расходились посветлевшими, готовыми и дальше терпеливо нести свой крест.

И вот теперь к Маркеловым опять стекались последние жители края. Еще с вечера прибрели из-за озера, из деревеньки Каскь-немь, старушки Окся Карачова и Фекла Мишкина; поутру из Сарь-ярь приплыл на новенькой просмоленной долбленке лесник Степан Кагачев со своей женой Натальей, а в десятом часу утра на озере показалась еще одна лодка — это попадал на праздник из деревни Чуру-немь старейший ким-ярский житель Тимой Онькин.

Как обычно, Маркеловы всей семьей готовились принимать гостей. Столы были вынесены на улицу и покрыты новенькими клеенками с голубым клетчатым узором по желтому полю. На алюминиевом круглом подносе пасхальным солнцем горел ведерный самовар красной меди; в золотистых берестяных плетенках румянились сдобные замысловато извитые ватрушки и домашние пряники, горками возвышались на разостланных льняных полотенцах калитки с картофельной, творожной и пшенной начинкой; на белой осиновой доске, гладкой и чистой, лежал огромный рыбник.