Анатолий Петухов - Люди суземья

Поодаль от столов пылал костер — какой же ильин день без костра! — и в большом котле варилась баранина. Возле костра дежурила нарядная, в розовой кофточке и черной юбке Катя. Она следила, чтобы огонь был равномерным и не очень жарким и чтобы суп не лился через край. Петр выносил из избы скамейки и стулья, Нюра, румяная и веселая в шелковом небесного цвета платье, раскладывала на столах посуду. Ей помогала Наталья Кагачева, крупная и еще весьма крепкая старуха. Муж Натальи — Степан, лысый дюжий старик с подвижным лицом и очень живыми глазами, сидел под березой и рассказывал Митрию Маркелову (старики не виделись с прошлого ильина дня) о своем житье-бытье.

— Ты думаешь, я из-за денег работаю? — говорил Степан. — Мне деньги — тьфу! — он сплюнул в траву. — Пенсия идет, и дочки хорошо помогают. Я тебе, Митрий Софронович, по совести скажу: не охота чужого человека в свою жизнь допускать. А как же? Покуда я сам — кум королю. А приедет какой-нибудь услонец бездомный и меня же прижмет. Вот чего боюсь!

— Да ведь худо двоим-то! — сказал Митрий. — У нас хоть робятишка есть... А ежели, не дай бог, захвораете?

— Наташка от всякой хворобы лечит. Трав этих у нее под потолком понавешено — в жисть не испить! Да и не баливали пока. Миловало.

Михаил, краем уха слышавший этот разговор, спросил:

— А мудреная работа — лесником? Ты вот, к примеру, чего в лесу делаешь?

— У нас, сынок, делать нечего, — отозвался Степан. — Лес, он и без меня добро растет, а людей нету, дак и деревину топором тюкнуть некому. Да и что с меня спросишь, со старика?.. Мудреного, парень, немного...

Хромая Окся Карачова и седая сгорбленная Фекла молчком развязывали свои узелки и выкладывали на стол вареные яйца, пряженые пирожки с грибами, печеную репу. Смущаясь своих скромных гостинцев, они украдкой поглядывали на Ивана и пораженно качали головами: экое на столах-то богачество!..

Иван, чисто выбритый, в белой вышитой рубахе и скрипучих яловых сапогах, степенно прохаживался от дома к столам и обратно. Его удивляло, что до сих пор никто из Тимошкиных не показался.

А в доме Кирика в эту пору было не по-праздничному уныло. Старики с тайной тревогой и нетерпением ждали, когда встанет Василий Кирикович. Еще вечером он отказался принять в празднестве участие — праздник-то религиозный! — и тем внес в сердце отца и матери смятение.

Почти всю ночь старики не смыкали глаз — гадали, как же быть, а потом решили, что утром сын одумается. Когда он увидит, что к Маркеловым собрались все ким-ярские старики, оставаться в стороне будет неловко. Акулина настряпала пирогов, сдобных ватрушек, напекла калиток и нажарила рыбы. Самое удавшееся из стряпни она отобрала в вымытое добела решето, накрыла чистым полотенцем и положила в шкаф рядом с бутылкой водки, которую еще ночью достала из-под полу и хорошенько обтерла от пыли; Успокоившись этими приготовлениями, она немножко повеселела и теперь потчевала внука своим печеньем.

— Калиточек-то, калиточек-то поешь! Те — картофельные, а вот эти — пшенные, горяченькие еще! — и пододвигала внуку тарелки.

— А вы сами-то почему не завтракаете? — удивился Герман.

— Дак ежели в гости пойдем!..

— Смешно! Я ведь тоже пойду. Значит, и мне не есть?

— Что ты, что ты? — испугалась бабка. — Это у стариков так заведено, а ты ешь на здоровье, на нас не гляди! — Она встала и, шурша цветастым ситцевым сарафаном, прошла в кухню, к окну. — Однако Маркелы уж угощенье собирают, — с беспокойством сообщила она. — Поди, Василья-то будить надо.

— Неловко будить-то, не обиделся бы, — отозвался Кирик. В новых черных брюках и полосатой хрустящей рубахе, он сидел на лавке помолодевший, аккуратно причесанный и чадил цигаркой.

— Его вообще нечего ждать, — сказал Герман и посмотрел на деда: он не мог отделаться от мысли, что эта нарядная рубашка, как и бабушкин сарафан, шита руками Кати.

— Как же не ждать? — заволновался старик. — Без его никак нельзя идти!

— Но он же сказал, что никуда не пойдет. Я так ждать его не собираюсь. Поем и сразу пойду.

— Худо, когда в гости не вместях идут, — сказала Акулина. — Ты уж, Германушко, не обидь нас, не ходи один. Может, и батьку пособишь уговорить.

Герман отодвинул от себя тарелку.

— Тогда я пошел его будить. — Он вытер руки полотенцем и вышел из избы.

Василий Кирикович не спал — делал зарядку. Он медленно приседал, придерживаясь руками за старинные кросна, и столь же медленно поднимался, вслух отсчитывая пятисекундный интервал между приседаниями.

— Давай скорее! — крикнул с порога Герман. — Тебя ждем. В гости пора двигать!

Василий Кирикович ничего не сказал, сделал еще два приседания, несколько раз глубоко вздохнул и стал натягивать рубашку. Лишь после того, как он умылся и сел к столу, Акулина несмело спросила:

— Дак чего, Васенька, как праздновать-то будем? Ведь все к Маркелам собралися.

— Вот и хорошо. И вы идите.

— Как же мы без тебя?

— Вот именно! — поддержал бабку Герман. — Идти надо всем.

Честно говоря, ему было безразлично, пойдет отец на праздник или нет, но он знал: отказ отца выйти к общему столу очень обидит деда и бабку.

Савельевич вздохнул, с беспокойством посмотрел в окно. Тимой Онькин уже причалил к берегу и, перекинув на батожке узелок с гостинцем через плечо, не спеша поднимался по тропке. Седой и пышнобородый, как бог Саваоф, в голубой рубахе с красным шелковым поясом, он шагал степенно, и ветер шевелил на его голове белые, как лебяжий пух, волосы.

«Может, он Василья уговорит?» — с надеждой подумал Савельевич и сказал жене:

— Ну-ко зови Тимоя, а то к Иванке уйдет!

Акулина мигом вышла из избы. Василий Кирикович тоже посмотрел на улицу и сразу вспомнил этого невысокого плотного старика, который и тридцать лет назад, кажется, выглядел так же.

— Он еще до сих пор жив? Сколько же ему лет?

— Много!.. — покачал головой Савельевич. — Я дак и не знаю хорошо. Поди, сто годов есть...

Акулина махнула с крыльца рукой, и Тимой свернул к дому Тимошкиных.

— Счас зайдет! — объявила бабка, войдя в избу.

А Герман сидел, как на углях. Ему не терпелось скорей идти туда, к костру, где была Катя, и такая задержка его раздражала.

Дверь медленно отворилась. На пороге показа, хромовый сапог, а секундой позже в дверном проеме предстал румянолицый святообразный старец. Он низко поклонился и сказал по-вепсски:

— Дай-ко бог вам здоровья, Окулина Матвеевна и Кирик Савельевич!.. И вам, крещеные, — добавил он по-русски и чуть кивнул Василию Кириковичу и Герману.

— Ты чего? Али Василья нашего не узнал? — воскликнула бабка.

Старик пристально вгляделся в лицо Василия Кириковича и конечно же не узнал его, но с широченной улыбкой радостно произнес: