Анатолий Петухов - Люди суземья

— Гы... — осклабился Миша-Маша и высоким бабьим голосом сказал: — Раз иду, значит, спешно надоть!

Он вошел в кабинет, снял замызганную кепчонку, молча поклонился, потом долго шарил в карманах заляпанных грязью брезентовых штанов.

— Во... Думал уж посеял где, — и подал председателю мятую бумажку. — От Гоглева, — он снова поклонился и вышел сияющий, с выражением достоинства и исполненного долга на дряблом лице.

Председатель, лет пятидесяти, грузноватый, как всякий сердечник, с крупной лысой головой, обвел всех озабоченным взглядом и остановился на бригадире, доклад которого был прерван появлением молоковоза.

— Продолжай, продолжай! — сказал он и развернул бумажку.

«Прошу розрешенья напереезд в центр. Здоровье худое и взиму оставаце некак немогу. Ксему Олександр Гоглев».

Рыжие брови председателя сдвинулись. Бригадир опять умолк на полуслове, а секретарь партбюро, щеголеватый мужчина при галстуке и выбритый до синевы, с беспокойством спросил:

— Что там стряслось, Михаил Семенович?

— Гоглев просится на центральную усадьбу, — вздохнул председатель.

Все, кто был в кабинете, разом задвигались.

— Пусть и не выдумывает! — тряхнула пышной прической зоотехник и откинула голову к стене: она знала, что именно так, приподнятым кверху, ее точеное личико выглядит эффектно, а на нее сейчас были обращены все взгляды. — Там же тридцать семь коров!

Заместитель председателя, обрюзглый и красный, сцепил короткие пальцы, коричневые от махорки, и, глядя в пол, сказал:

— Не надо было давать Гоглеву новую избу рубить. Вот срубил и теперь начнет крутить... Прижимать их всех надо, больно вольные стали!..

— Доприжимали — людей не осталось, — сверкнул глазами в его сторону председатель.

— А я вот не понимаю, чего, собственно, Гоглевым надо? — недоуменно пожал плечами секретарь партбюро. — Материально обеспечены — лучше некуда, сами себе хозяева... Что им, клуб нужен? Школа? Все взрослые, политической жизнью не интересуются...

— Ладно, — перебил его председатель. — С Гоглевыми я сам разберусь...

Бригадиры докладывали о ходе уборки картофеля, просили присылать побольше школьников — колхозники работают вяло, поздно выходят на работу и рано ее кончают, многие отвлекаются на клюкву, которой наросло, как на грех, видимо-невидимо.

А у председателя не выходило из головы заявление Гоглева — последнего жителя деревни Медвежья Лядина. Прошлым летом оттуда пришлось перевезти на центральную усадьбу два хозяйства — ветхие старики Прохоровы перебрались к сыну, а Симаковы наотрез отказались отдать свою младшую дочку первоклассницу в интернат. Вот и осталась в Медвежьей Лядине одна семья Гоглевых. Но какая семья! Она стоит половины бригады: хозяин, хоть и инвалид войны, — хороший тракторист, жена и дочь — доярки, сын, только что вернувшийся из армии, — механизатор широкого профиля.

Верно, год назад, осенью, председатель разрешил Гоглеву рубить новый дом. Но тогда никакого разговора о переезде в центр не было.

«Наверно, сын это затеял, — подумал председатель. — Что же, придется потолковать с Гоглевыми. Коров-то и в самом деле девать некуда...»

Дорога в Медвежью Лядину, если эти две глубокие колеи, залитые водой, можно было назвать дорогой, пролегала лесом. Волок одиннадцать километров. Ни жилья, ни поля, ни поженки. Один лес, глухой, мрачный, замшелый, веками не рубленный, потому что на много километров вокруг нет подходящей для сплава речки.

По этой дороге раньше ездил только молоковоз Миша-Маша, и проселок был лучше. Но вот прошли здесь на тяжелых вездеходах геологи, и дорогу не узнать. Председатель то и дело вылезал из «газика» и шлепал большими — не по ноге — сапогами по жидкой грязи, пробуя колею. Глубокие колеи он пропускал между колес, рискуя сорваться с бровки и сесть «на брюхо», а где было мельче — гнал напропалую, так, что передние стекла заливало грязной водой.

Конечно, по этой дороге надо бы ездить верхо́м, но что делать, если в колхозе нет выездной лошади?

Медвежья Лядина доставляла председателю меньше всего хлопот. Там всегда и все делалось вовремя и по-хозяйски. Гоглевы умудрялись управляться с площадью почти в сотню гектаров, лишь в сенокос приходилось присылать им помощь. Дойное стадо там тоже одно из лучших. Прошлый год только этот участок в третьей бригаде и дал прибыль, на остальных были убытки. И кормов там заготовлено на всю зиму. Если переводить коров в другое место, то и корма тоже придется перевозить. А это — не шутка.

Председатель не был сторонником переселения колхозников из дальних деревенек и хуторов на центральную усадьбу. Он считал, что и без того тающие угодья после переселения станут сокращаться еще быстрей: попробуй в бездорожье развозить рабочую силу по всем этим выселкам да хуторам в весеннюю пору или в уборку урожая! А пока живет на месте вот такой Гоглев, он без подсказки сделает все, что надо. Крестьянская хватка у него редкостная, без дела часу не просидит. А выдастся день-другой свободный, он возьмет топор и пойдет по полям да пожням. Там кусты вырубит, что незаметно поднялись на лугу, там межник на полосе расчистит, изгородь поправит... Нет, Медвежью Лядину нельзя опустошать. Нельзя переселять Гоглева! Но и отказать ему — как? Он тоже хочет жить лучше. На сселение хуторов дана и установка райкома.

Но что — установка? За восемь лет председательства немало было всяких установок, но многие из них так и остались неисполненными, потому что со временем были признаны либо ошибочными, либо просто бесполезными. И теперь председатель думал о том, что установка на сселение хуторов может смениться другой установкой — заселять, обживать отдаленные опустевшие угодья, которые во много раз легче пустить в хозяйственный оборот, чем моховые болота, уже несколько лет тщетно осваиваемые мелиораторами. И кто знает, возможно, через пять-шесть лет в ту же Медвежью Лядину придется перевозить семьи из разросшейся центральной усадьбы, потому что трудно рассчитывать на успех, когда колхозник оторван от земли и живет вдали от полей и лугов.

Опустошить Медвежью Лядину сейчас — это значит обрубить еще один корень, который питает колхозную жизнь. А сколько таких корней уже обрублено!..

Машина угрожающе замедлила ход — глубокая колея! Председатель выключил сцепление, сдал назад и вышел прощупывать дорогу. Здесь, в ложбине, геологи так измесили проселок, что проехать оказалось невозможно. Миша-Маша на своей телеге-одноколке объезжает это место кустами, а на ГАЗ-69 не объедешь...

Михаил Семенович захлопнул дверцу машины и, взяв на руку плащ, побрел пешком.

Сентябрьский день был пасмурным и тихим. Серое промозглое небо, разбухшее от воды, висело низко, над самым лесом. Того и гляди, польет дождь. А на стлищах — лен с двадцати с лишним гектаров. Постояла бы погода дня три, и лен можно поднимать. Если же пойдут дожди, треста опять сгниет, как в прошлую осень...