Аркадий Чернышевич - Затор на двадцатом

В тот день она пролежала в постели до вечера. Когда закатилось солнце, она все же вышла и села на лавочку под черемухой. Она не ждала Яся, но это место стало милым ее сердцу. А Ясь не пришел. Не пришел он и назавтра и никогда. Потом Анеля услышала, что он уже ходит к богатой шляхтянке на далекий хутор.

Вскоре началась война с Германией. Яся мобилизовали в армию, и он даже не пришел проститься с Анелей. Потом она узнала, что мобилизованы все парни, в том числе и Антось Калюга.

В душе Анели не осталось никаких следов от событий, которые произошли в те дни. Сердце ее зачерствело. Когда пришла Красная Армия, Анеля не могла выйти встречать ее. Ей не хотелось показываться на людях, она знала, что и так о ней слишком много говорят. Живя одна на своем хуторе, она была рада этому одиночеству.

Когда старого Кандыбу вместе с семьей выгнали из хутора, а к ее маленькому хуторку прирезали три гектара земли, она не очень и обрадовалась.

Анеля ничего не сказала матери, но мать и сама увидела, что к дочери пришло горе горькое. Она не упрекала дочку, но смотрела на нее с такой болью, что им было трудно оставаться вдвоем.

Теперь Анеля вся отдалась работе. Она вспахала зябь, посеяла жито, потом выкопала картошку, одна таскала тяжелые мешки.

— Осторожнее, доченька, — говорила ей мать.

Анеля упрямо молчала. В груди ее кипела злоба на весь свет, на всех людей, и она избегала встреч с ними.

Позднею осенью Анеля начала молотьбу. Можно было сговориться с соседями и сообща нанять молотилку, но она одна перемолотила все цепом.

В длинные зимние вечера, сидя за прялкой, она вспоминала свои встречи с Ясем, и они казались ей такими далекими, невероятными, как сон.

А на хуторах и в деревнях уже кипела новая жизнь. В Кандыбином доме открыли клуб. Каждый вечер сюда приходила молодежь. Не такими, как прежде, стали вечеринки. Часто приезжала кинопередвижка, молодежь сама устраивала спектакли. Анеля не интересовалась ничем. Она считала, что жизнь ее навсегда загублена.

Однажды в холодный февральский вечер, в субботу, Анеля доставала из погреба картошку. Она подняла большую корзину и почувствовала, как внутри у нее что-то оборвалось. Она с трудом выкарабкалась по лесенке из погреба и упала на пол. К ней бросилась мать. С ее помощью Анеля кое-как добралась до кровати…

Когда кончилась эта полная мучений ночь, Анеля была без сознания. Первые слова, которые она услышала от матери, совсем потрясли ее и без того измученную душу:

— Неживой, доченька… Мальчик.

— Мама! Почему же он неживой? — в отчаянье вскрикнула Анеля.

— Это бог знает, а не я…

— Мама, это вы… это вы его…

Мать отшатнулась от кровати и стала креститься.

— Горемычная ты моя, бедная… Разве я тебя ругала или упрекала? Бога ты не боишься, такое подумать… Пусть бы жил! Свет теперь не тот, и ему нашлось бы место!

— Ах, мама… простите меня…

— Когда-нибудь бог тебя простит, а я уже давно простила… И коль уж так получилось, то пусть и люди не знают об этом… Похороним его сами.

— Почему — не знают?..

— Эх, дочушка… Ну говорили люди, еще поговорят и замолчат… А может, было, а может, не было…

Около месяца пролежала Анеля в кровати.

В апреле из фашистского плена вернулся Антось Калюга.

Тяжелым, нечеловечески жестоким был режим в фашистских лагерях для пленных, мало вестей просачивалось туда с воли, но белорусские хлопцы знали, что на их родине уже нет польских панов, что пришла на их землю советская власть.

Немало погибло беглецов-пленных на лесных и болотных тропинках Восточной Пруссии, на польской земле от голода, холода и вражеских пуль, но Антось Калюга выжил. Он пришел на свой хутор черный, оборванный и худой.

Вслед за ним стали появляться и другие хлопцы из окрестных деревень и хуторов. Только Яся Кандыбы не было.

Анеля безучастно относилась к событиям, происходящим вокруг, но сердце ее болезненно сжалось, когда она услышала, что Антось Калюга вернулся. Она вспомнила первую вечеринку, встречу в лесу, и ей хотелось плакать о загубленной молодости.

Часто, выходя из сарая с подойником в руке, она застывала как каменная и вглядывалась в хутор Кандыбы. И хотя там уже давно был клуб, ей казалось, что и теперь, как когда-то в счастливые дни, там мелькнет фигура ее Яся. «Может, он вернется», — думала она, хотя знала, что между ними все кончено, что глубокое чувство, когда-то горевшее в ее сердце, давно уже истлело, но ей хотелось еще раз увидеть того, кто принес ей когда-то много счастья, а потом бездну горя.

У Анели к этому времени прибавилось забот. Заболела мать. Больше двух недель в забытьи она металась в постели и в одну из апрельских ночей тихо умерла.

Анеля осталась совсем одна. Не было даже с кем перекинуться словом. И смерть матери и загубленная любовь так потрясли Анелю, что она замкнулась в себе. Удовлетворение она получала только в костеле, где ей все напоминало о той жизни, которая должна прийти после смерти… Она считала себя большой грешницей, и все ее стремления заключались в том, чтобы стать достойной счастливой и вечной жизни. Она каждый день ходила в костел и горячо молилась. Она любила слушать музыку органа, пение костельного хора. Все это на некоторое время разгоняло грусть, рассеивало тихую безнадежность, бесконечную тоску по утраченному счастью.

Она не могла без волнения смотреть на маленьких детей. Инстинкт матери, родившей, но не вскормившей ребенка, не давал ей покоя. Она почувствовала, что ей чего-то не хватает, и в праздничные дни дети, как воробьи, слетались на ее хуторок. Она им дарила цветы, угощала ягодами, бобовыми и гороховыми стручками, учила петь песни, играла с ними.

Посещение костела вошло в привычку. Она не могла прожить дня, чтобы не посетить его.

Ксендз заметил молодую женщину. Разные мелкие работы в костеле он возложил на ее плечи. Еще в детстве Анеля любила рисовать. Любовь к рисованию сохранилась у нее и теперь. Она даже немного подрабатывала, разукрашивая скатерти, наволочки и полотенца. Ксендз использовал и это. Перед большими праздниками Анеля не только белила костел, но и разрисовывала стены и потолок ангелами. Она с удовлетворением выполняла эту обязанность. Она верила, что работа в костеле снимет с нее часть ее больших грехов.

Часто ей приходилось по просьбе ксендза мыть пол в клебании [3] Клебания — дом, в котором живет ксендз. , выполнять домашние работы. Он с жадностью разглядывал ее стройную, упругую фигуру, и, может, только всегда грустный, испуганный взгляд ее по-детски правдивых глаз и отношение к ксендзу как к отцу спасли ее еще от одного несчастья.

Так и проходила ее тихая, одинокая жизнь. Она была тем более одинокой и незаметной, что никто, кроме ксендза, не интересовался ею, ни в ком она не видела сочувствия, никто с дружеским словом не обращался к ней. Да и она сама не хотела замечать окружающей ее жизни.