Аркадий Чернышевич - Затор на двадцатом

В начале июня женился Антось Калюга. Анеля не встречалась с ним с того времени, когда он догнал ее на лесной дороге. Весть о том, что Антось женился, не удивила Анелю. Она только вспомнила слова, сказанные им при встрече: «Не об этом я мечтал, Анеля, когда увидел тебя тогда на вечеринке». И она тяжело вздохнула.

Как ни скрывалась Анеля от жизни, жизнь не могла миновать ни ее самой, ни заброшенного хутора.

Началась война.

Уже первые дни Отечественной войны внесли в жизнь Анели много перемен. На хуторах появились фашистские солдаты. В бывшем имении пана Скирмунта на живописном берегу реки Свиранки остановилась воинская часть. Она заняла все жилые помещения, амбары, гумна и сараи. Теперь имение получило новое название — гарнизон. Невдалеке от имения находился костел. Анеля совсем загрустила. Не хотелось ей попадаться на глаза фашистским солдатам, а по дороге в костел она должна была невольно встречаться с ними. Несколько дней она не выходила из хаты, думала, что это наваждение так же быстро откатится, как и накатилось. Хотя ее хутор был далеко от большой дороги, фашистские солдаты быстро нашли его. Им были нужны куры, яйца, масло, молоко. Белобрысый длинный фашист, зайдя к Анеле, презрительно осмотрел ее хатку и сказал:

— Хауз — шлехт, фройлян — гут! — и похлопал Анелю по плечу.

Анеля взглянула на него так, что он вобрал голову в плечи и начал что-то бормотать на своем языке, потом перешел на немецко-польско-русский, на котором хотел объяснить, что ему нужны яйца и молоко. Анеля дала ему всего, только бы скорей он ушел из хаты.

Вскоре на свой хутор вернулся старый Кандыба. Три гектара, прирезанные советской властью к Анелиному хутору, он сразу присоединил к своей земле. Это взволновало Анелю. Она уже не могла молчать. Долго не раздумывая, она направилась к Кандыбе.

— Дядька, — сказала она, — я уже обработала и засеяла эту землю. Неужели я не соберу с нее того, что засеяла!

— Нет, не соберешь.

— Ведь вся моя картошка посажена на этой земле.

— Я тебя не просил, чтоб ты на моей земле сажала картошку.

— Дядька…

— Молчи ты, девка… — он выругался грязными словами. — Кончилась ваша… ваша… — он не находил слов. — Я вот сделаю, что весь налог за эту землю отдашь немцам ты!

У Анели судорожно билось сердце, когда она пришла домой. Ей казалось, что с ее души спала тяжесть, которая сковывала ее жизнь. «Что делать? — думала она. — Кто поможет, кто спасет?» Теперь она поняла, что жизнь не начинается и не кончается на ее хуторе. Она бросилась к соседям, ко всем, кому советская власть дала землю. И всюду она встретила одну беду, одно горе…

Тогда она решила сходить к ксендзу. Трудно было решиться на это, потому что до костела было больше двух километров. Гарнизона миновать нельзя, а она уже знала, как опасно девушке или молодой женщине встречаться с фашистскими солдатами. Однако пошла…

— Дочь моя, — сказал ксендз, выслушав жалобу Анели, — тебе не надо было брать земли пана Кандыбы. Разве, пся крев, большевики покупали землю для пана Кандыбы? Они поганцы, безбожники! Но немцы стерли их с нашей земли. Сам бог карает их руками немцев. Он покарает и всех тех, кто им служил!

Анеля со страхом смотрела в глаза ксендза. Он теперь был больше похож на гитлеровского офицера, чем на ксендза. Высокий и сильный, с поседевшими висками, с орлиным носом, с тонкими губами и тяжелым подбородком, он выглядел злым и грозным. Анеля только теперь по-настоящему рассмотрела его. До этого он казался ей святым. Таким покорным и ласковым был его взгляд, таким мягким и нежным голос. И ходил он всегда согнувшись, словно невидимая тяжесть людских грехов давила ему на плечи.

Увидев ее удивленный взгляд, ксендз понял, что сказал много лишнего своей «овечке». Он перекрестился, опустил глаза и некоторое время молча простоял с таким видом, будто молится.

— Дочь моя, — тихо сказал он. — Не надо гневить бога… Мы много думаем о земном и забываем о том, что нам будет уготовано на том свете. Но я сделаю так, чтобы твой труд не пропал даром. Я побеседую с паном Кандыбой.

— Благодарю, святой отец!

— Не чуждайся костела, дочь моя. Он тебе всегда поможет.

— Боюсь, святой отец… боюсь немцев.

— Они не звери. Они христиане, одной с нами веры. Ничего и никого не бойся, дочь моя, когда идешь в божий дом…

Кандыба вернул Анеле третью часть ее посевов.

Анелю потянуло к людям. Ей захотелось раскрыть кому-нибудь свою душу, поделиться своим горем. Она еще не понимала, что ее личное горе потонуло в великом горе всех честных людей, стало только маленькой капелькой. И как удивилась она, когда встретила недоверчивое молчание со стороны тех, с кем желала сблизиться.

За лесом, возле которого стоял Анелин хутор, была усадьба Феликса Шибки. При советской власти он тоже получил несколько гектаров Кандыбиной земли. Феликс был такой трудолюбивый и так мечтал поскорее выйти из нищеты, что осенью тридцать девятого года, сразу после получения земли, засеял больше гектара рожью. Весной он засеял ее всю. Казалось, что он уже встал на ноги, и вот Кандыба отобрал землю и не вернул даже части урожая.

Феликс, высокий и сильный, слегка сгорбленный, со стриженной под машинку бородой и длинными усами, только косо взглянул на Анелю и отвернулся. Когда она обратилась к его жене, та ничего не ответила. Тяжело и обидно было Анеле. Она вышла из Феликсовой хаты с горьким осадком на сердце. «Почему они ко мне так относятся? — думала она. — Что я им сделала?» Анеля не знала, что люди боялись верить друг другу, каждый невольно видел в другом предателя, а к Анеле относились с еще большим подозрением, потому что Кандыба только ей одной вернул часть посевов.

Кандыба к тому времени уже был старостой. Он принял должность из рук гитлеровцев и стал им верно служить. Всех тех, кто с радостью встречал советскую власть, кто сочувствовал ей, он предал фашистам. С ужасом смотрела Анеля, как полицаи вели по большаку избитых, связанных людей в сторону гарнизона, как пылали хаты и гумна. Первым был схвачен Стась Голубовский, член сельского Совета, который делил в 1939 году крестьянам землю пана Скирмунта и таких богачей, как Кандыба. Забрали не только его, но и жену. Потом схватили Андрея Ломотя, комсомольца, заведующего избой-читальней. Всех их Анеля хорошо знала. И вот уже нет этих людей…

Анеля снова замкнулась в себе. Даже в костел она начала ходить только раз в неделю. Молилась дома. Молилась горячо, со слезами просила пана Езуса и его святую матерь пожалеть бедных людей…

Однажды в воскресенье, когда она вышла из костела, ее остановил ксендз.

— Дочь моя, — сказал он, — ты стала забывать дорогу в божий дом.