Матвей Осодоев - Зов

Слышит Дулмадай — отец матери отвечает. Хоть громко, но спокойно произносит слова, редко… Скажет, после подумает, так ли сказал, и лишь затем начинает новую фразу. Он никогда так с матерью не разговаривал. Мать умеет его оборвать — а тут молчит. И о чем это он?

Не все понимает Дулмадай, но то, что удается услышать ей, пугливо сжимает ее маленькое сердце. Нет, не прежний страх в нем… Скорее, изумление и невольный восторг! А пугливость — это Дулмадай просто не верит, что так может быть…

Отец говорит матери, что сегодня на собрании он сказал людям, что сам видит — заблудился, не вдаль смотрит, а под ноги себе. Еще он сказал всем, что знает — достоин осуждения, однако пусть верят ему: будет работать на совесть и никто никогда не сможет больше ни в чем его упрекнуть. Он просит доверить ему должность старшего чабана в дальней отаре: там низкий приплод, значительный отсев молодняка, там, как нигде, пригодится его образование. Чабанское зимовье, кошары — за тридцать километров отсюда, у подножия гор. Надо семьей переезжать туда…

Такого неистового крика и таких проклятий Дулмадай еще никогда не слышала — даже от матери.

— Катись… никуда не поеду!

— Я это хотел узнать от тебя…

— Знай — ни-ку-да!..

Как только не обзывала она отца.

Дулмадай отбежала от дома, бросилась на землю, уткнулась в нее лицом. Какая горячая земля! И сильный ветер с гор…

Она не уловила, как хлопнула дверь; и отец какое-то время стоял на крыльце, всматриваясь в темноту, потом окликнул:

— Дочка!

Голос у него был глухой, хриплый.

Дулмадай подбежала, он взял ее за руку, и они пошли от дома — той же тропинкой, проложенной к улусу через джунгли чертополоха и крапивы.

Дулмадай показалось, что слышит плач. А еще показалось, что плач Бимбы сплетается с плачем его Дружка. Она приостановилась, и отец, повинуясь движению ее руки, тоже на какой-то миг замер.

— Бимба это, — сказала Дулмадай, закусив губу.

— Ветер это, — дрогнувшим голосом возразил отец.

Помолчав, добавил:

— Не на край же света уходим…

И они пошли дальше.

На востоке прорезалась тонкая, как льдинка, полоска, за ней, белея, другая, близился рассвет…

Отсеялись — и теперь ждали, чтоб вдоволь напоили землю дожди. Но неделя прошла, другая к концу, холодные дни сменились теплыми, а небо оставалось сухим. И стоило из-за горных хребтов подуть вольному ветру — поля застилала пыльная удушливая мгла, она вихрилась, гасила солнечный свет — и гасли встревоженные глаза у людей: не быть добрым всходам… Неужто снова засуха?

А где-то на севере — там, за хребтами — глухо рокотал ночами гром, подолгу висели видимые издали синие дождевые завесы над таежными просторами, да и всюду по округе — где затяжные, где стремительные — прошумели ливни. Упрямо обходили они только долину Халюты, словно из-за чего-то рассердились на нее небесные силы.

Так хорошо — в самые лучшие сроки, всюду качественно, не в пример прошлым годам — провели сев, так нынче постарались — и на́ тебе! А ведь и прошлая весна была худой, скудной на влагу, даже на заливных лугах к июню земля гулко трескалась от зноя, рвала корни трав, и травы желтели, не достигнув цветенья, — оттого-то уже осенью пришлось просить для скота солому в районах соседней области… Или повторится это?

Пытали стариков: что вы-то скажете?

Те или уходили от прямого ответа, или неуверенно советовали обождать еще с неделю — для окончательной ясности… По примете — поскольку зима выдалась на удивленье многоснежной — лето обещало быть дождливым. Может, сейчас, по весне, лишь заминка случилась, еще обойдется все?

И однажды душной ночью, когда в домах Халюты не светилось ни единого огонька, селение забылось тяжелым сном, — забарабанил по крышам долгожданный дождь. Спорый, теплый, веселый! И будто облегченным, радостным стоном отозвалась на него затомившаяся земля… И многие люди, соскакивая с постелей, раздетыми, в исподнем, выбегали на улицу, ловили мягкую чудесную воду в шершавые мозолистые ладони, подносили ее ко рту, пили с той же нетерпеливой охотой, как пила ее земля; и сосед через забор кричал соседу, словно о чуде:

— Дождь! Дождь!

А он так же споро лил и утром.

Мужики — в брезентовых плащах с поднятыми капюшонами, обутые в резиновые сапоги — сбивались в оживленные компании и торопливо спешили на сельскую площадь. Не доходя до колхозной конторы, сворачивали к высокому крыльцу, увенчанному облезлой жестяной вывеской: «Магазин».

Вот одна из таких мужских групп — с мокрыми довольными лицами, на которых, впрочем, можно было уловить и нетерпенье, и проявление других сложных чувств, как, например, азарт надежды, какую-то особенную непреклонность, — с шумом ввалилась в тесное магазинное помещение, и рослый парень, предводительствующий, скорее всего, в этой компании, сердечно сказал продавщице, женщине не старой, но и не так уж молодой:

— Вот и дождичек, чтоб ему не кончаться! А мы — во́ сколько нас — все к тебе… понимаешь?

И щелкнул себя по горлу, показал пять растопыренных пальцев.

— Нет, без денег не отпущу, — возразила продавщица, которая действительно все «понимала». — Мало ли что дождь! Вы, что ли, воду на небо качали, ваша, что ли, вода оттуда льется! Разбежались, однако…

И продолжала — голосом звонким, язвительным, таким, что бывает часто у магазинных работников, сознающих свою власть над «толпой»:

— Пожалеешь, отпустишь в долг, а потом расхлебывай ругань ваших жен. Что́ — разве не так? И какие вы, спрашивается, мужики, если не имеете ничего в кармане? Стыд и срам. Да по мне мужик — это… это…

Она так и не нашла нужного слова и закончила со вздохом:

— Чтоб уж мужик так мужик… ясно?

Просители униженно молчали. С их плащей на пол стекала вода.

Рослый парень буркнул:

— Чего, в самом деле… свои, не подведем. А разошлась… А у меня и жены нет: сам беру — сам плачу. Ну!

— Ладно уж, — улыбнулась продавщица, и голос ее подобрел. — Так и быть — в последний раз. Но вы тоже меня не забывайте. Сено, солома… У меня коровка, овечки, а воз сама, этими вот руками, а вы, черти, на тракторах… Помогли бы слабой женщине…

— Как не помочь! — вразнобой, снова в оживлении, заговорили мужики. — Да это мы всегда… И не беспокойся! Любой — только свистни… Иль не сделаем, ребята? Да чего хошь!..

Под такие бодрые возгласы хозяйка магазина выдала каждому по бутылке, пофамильно записав должок в замызганную толстую тетрадку, и обрадованные удачным завершением дела приятели торопливо вывалились за порог.