Матвей Осодоев - Зов

Куда бы теперь ни шел, что бы ни делал Мархай — перед ним его Дулмадай. Раньше, видел Мархай, была дочь как пожухлый листок, а сейчас — на людях — распрямилась, расцвела, радость в ее оживших глазенках… Нет, нельзя лишать ее этой радости! Лучше сам перетерпит…

Все чаще закрадывается теперь в его сердце беспокойство, будто назойливый червячок изнутри точит: почему не покидает его чувство вины — перед той же дочерью, перед своей седой матерью, еще перед кем-то… даже перед самим собой! В колхозе поговаривают о нем неодобрительно — он знает. В армии еще, помнится, слышал шутку: «Все отделение шагает не в ногу — один сержант в ногу!» А здесь, в колхозе, тоже так: все «не в ногу», кроме него, зоотехника Мархая?!

Шаажан жадновата, даже, можно считать, жадная… для дома, для дома, для дома! Однако он помнит, сколько ей, бедняжке, доставалось в детстве, юности! По чужим углам мыкалась, вдоволь сиротского горя хлебнула, и ведь когда у него, Мархая, случилась беда — непутевая Дарима, опозорив на весь аймак, сбежала к другому, оставив на его попечении крошечную девочку, — Шаажан первая протянула ему руку… Конечно, она заставляет работать — и его, и Дулмадай, никакого света от этой работы не видишь, но ведь и сама, ничего не скажешь, надрывается, жилы рвет…

Маялся Мархай, сам перед собой оправдывал Шаажан, а какой-то червячок в нем шевелился, тревожил… Поскорей бы выросла Дулмадай!

…В это утро, перед тем как выгонять скотину в стадо, он разбудил дочь:

— Тебе пора.

— Папа, — еще не разомкнув век, улыбнулась она. — Я летала во сне, как птица…

— И хорошо птицей быть?

— Н-не поняла…

Вместе они вышли на улицу. Белый туман стлался низко по земле. Отец от оврага направился в одну сторону, Дулмадай — в другую, к улусу. Несколько раз оглянулась — туманные пряди обволакивали фигуру отца, будто всего его облепили ватой. «Какой он у меня», — сказала она вслух и будто бы сама от себя ждала разъяснений…

Бабушка Янжима, когда Дулмадай переступила порог, уже хлопотала у стола.

— Опять лапша?

— А что, дочка, может быть сытнее лапши с мясом?

— Знаете, бабушка, когда я вчера привезла людям обед, — все тоже вот так спросили: «Опять лапша?» И первым ваш дедушка поморщился…

— Какой еще мой дедушка?

— Ну муж ваш… дедушка Балдан!

— Он-то еще что?! — возмутилась бабушка Янжима. — Совсем со своими лошадьми из ума выжил. И вправду — не вкусной лапшой, а овсом его кормить нужно. Будет доволен!

Бабушка засмеялась.

— Студенты тоже морщились: «Лапша!..»

— Это кто?

— Студенты, говорю… Городские ребята и девушки, что колхозу помогать присланы…

— И они? Грех какой… Однако, видно, впрямь надоела лапша. Может, дочка, нам ее совсем густой сделать — чтоб ложка в ней торчком стояла?

Теперь засмеялась Дулмадай:

— Все равно ж лапша!.. А чем, бабушка, когда они приезжают, гостей угощаете?

— Го-остей? Их просто не встретишь. — Бабушка Янжима задумалась. — Перво-наперво, мясо варить! Много! Можно поджарку мясную, котлеты, студень, позы [17] Позы — бурятские пельмени; крупнее обычных, приготовленные особым способом. еще не мешало б. Если гости — в грязь лицом не ударишь.

— Значит, поджарку сумеем сделать? — воскликнула Дулмадай.

Бабушка Янжима, посмотрев на нее, покачала головой и пальцем погрозила:

— Ух, ловка ты, девка!

Но в ее голосе звучало одобрение. Выходит, не обиделась, что ее лапша приелась всем… И Дулмадай, чтоб уж решить дело разом, сказала:

— Поджарку на второе. На первое щи можно сварить. Как, бабушка?

— Щи? — переспросила та. — В прошлом году я была в русском селе, в Бортогошоне, ела там щи. Картошка, капуста, морковка… а мяса ложкой не зацепить! Не бурятская еда.

— Не у всех же всегда мясо бывает, — рассудительно заметила Дулмадай. — Положим побольше…

— И не переваривать — мясо от этого вкус теряет.

— Не будем переваривать…

— Приступим тогда. Ты, дочка, не слышала, с чего щи начинают?

— Мы варили дома… когда наша бабушка еще с нами была…

— Вот и ладно… берись. И послушай-ка сказку про старика Байкала и его единственную дочь красавицу Ангару. Деды наших дедов вспоминали…

Тих и певуч голос бабушки Янжимы, проворны ее коричневые, в узлах вен руки… Кипит работа у старой и малой!

А в назначенный час, в полдень, Дулмадай, понукая Карюху, уже везла обед сеноуборщикам. По обочине дороги там и сям напряженными столбиками стояли суслики: чуть что — в нору! Жаворонок в небе висел как на ниточке: невидимая рука то поднимала его, то опускала по одной, строго вертикальной линии. Высоко, под белизной облаков, распластав крылья, парил коршун, высматривал добычу… Летали в горячем воздухе серебристые паутинки — первые предвестницы недалекой осени.

— Лапша-а еде-е-ет!.. — услышала Дулмадай озорной голос Гармы.

Он вывернулся из-за копны — черный от загара, с жесткими косичками отросших волос, — схватил Карюху под уздцы, повел…

— У, сколько песен и сказок наслушался здесь, — хвастался он. — Не то что ты — у своих чумазых горшков!

Она не завидовала Гарме — у каждого из них сейчас свое дело, и неизвестно еще — чье важнее! А потом же, не он — она с бабушкой Янжимой рядом! Но, конечно, столько народу на лугах, городские приехали, — интересно тут…

С шумом, остротами, шутками рассаживались люди под развесистыми березами. Долговязый студент в очках, одетый в синий тренировочный костюм, подмигнув другим, насмешливо поторопил Дулмадай:

— Ну, хозяйка, разливай свою знаменитую лапшу… толщиной в палец!

И захохотал.

Дулмадай не спеша открыла кухонный литров на двадцать термос, так же не спеша помешала содержимое половником, взяла в руки первую миску…

— О-о, с капустой… щи!

Когда ж Дулмадай объявила, что на второе будет поджарка с картофельным пюре — от дружного молодецкого «ура» студентов Карюха рванулась в сторону, горячие щи плеснулись Дулмадай на ногу… Хоть обожгло, защипало кожу — она и виду не показала, что больно: смеялась со всеми вместе. У всех хорошее настроение — у нее, тем более, лучше всех!

Игривые солнечные зайчики прыгали в стеклах очков долговязого парня — он притворно спрашивал у всех:

— Братцы, сегодня что — праздник?

— По календарю вроде бы нет…

— Не может быть! — И обращался к Дулмадай: — Сегодня, хозяйка, день танкистов? Нет? Химиков, моряков, хлеборобов? Тоже нет? А-а, понятно-с, сегодня, товарищи, день рождения нашего многоуважаемого бригадира Булада Харинаевича!

— Ха-ха-ха…

— Подвезло нам!

— Вкусно… добавку можно?

— Между прочим, — сказал бригадир, — я родился зимой. Это для сведения…

Он поднялся, подошел к Дулмадай, взял ее ручонку в свою ладонь, прикрыл другой ладонью, легонечко стиснул и так потряс…