Матвей Осодоев - Зов

Услышал как-то от Гармы сказки бабушки Янжимы преподаватель родного языка, сильно заинтересовался, записал кое-какие в свою тетрадку, долго объяснял классу, что в сказках не только вымысел — в них отражены история народа, его надежды, его вековой опыт… Тогда-то, по предложению учителя, и был организован фольклорный кружок. А недавно в школу пришло письмо: ученые института благодарили всех членов кружка за сказки и песни. Еще в этом письме сообщалось, что сказки улуса Улянгиртуй будут опубликованы в научной книге. А самое главное — имена, всех, кто собирал сказки, тоже укажут в книге! Значит, там будет стоять и ее, Дулмадай, имя!

Вспомнив сейчас об этом, Дулмадай не утерпела — поделилась радостью с бабушкой Янжимой: ведь это бабушкины сказки появятся на страницах книги! Книга живет долго — сколько незнакомых людей прочтут теперь эти сказки! Детям, уверена Дулмадай, они понравятся очень, — не хуже всех тех, что уже напечатаны в детских книжках…

Бабушка Янжима, кажется, не могла взять в толк: как это можно ее слова, которые она запросто и меж делом говорит, вставить в ученую книгу? Уж не смеется ли Дулмадай над ней?! Грешно потешаться над старым человеком…

— Не верите, бабушка, спросите у учителя!

Старушка прослезилась, поцеловала Дулмадай в щеку, шутливо спросила:

— А там, в этой книге, не напишут, что я своего старика шибко ругаю? Такой попался мне старик — ничем его с конюшни не выманишь! Смолоду был лошадник, а сейчас и подавно…

Она махнула рукой; лучились смехом ее блеклые от старости глаза… Как славно возле бабушки, век бы не уходить отсюда! Но мама спички и соль ждет. Надо бежать. Да и у бабушки Янжимы работа стоит: ей обед косарям варить. К тому ж Булад Харинаевич помощницу у нее забрал — одна она теперь…

— Бабушка, — вдруг решилась Дулмадай, тут же чувствуя, как краснеют ее щеки, и торопливо досказала: — Меня бригадир послал вам помочь… вместо тети Дугармы. Чтоб помогала я вам… можно?

Морщинистое лицо бабушки Янжимы расцвело улыбкой:

— Золотая ты девочка!

— Я с утра приду.

— Буду ждать.

Они вместе вышли на крыльцо. Бимба возился с лохматым щенком. Счастливы были оба — что Бимба, что щенок! Уже закадычные друзья… Щенок норовил лизнуть Бимбу в лицо, просился к нему на руки, догонял мальчика, а когда тот прятался от него — суматошно носился по двору, искал, не найдя, начинал жалобно подвывать…

— Бабушка Янжима, отдайте его мне!

— Не знаю уж как, Бимбочка… Его хозяин Гарма. И не прогонит ли со двора щенка ваша мать?

— Я за сараем спрячу, не найдет!

— Ах, дети, дети, — со вздохом проговорила бабушка Янжима. — Долгая жизнь впереди у вас. Вы-то хоть не думайте, что человеку лучше в одиночку жить, а не среди людей…

Дулмадай поняла, что имеет в виду эта состаренная большими годами женщина. Как уже нередко бывало, она ощутила стыд — неясный, но жгучий. За то, в чем сама не виновата… Помимо воли взглянула туда, где далеко от улуса в рыжем бурьяне чернеет пятно их дома.

— Так и быть — бери, Бимбочка, щенка. Как-нибудь оправдаюсь перед Гармой…

— Спасибо, спасибо!

— Приходи завтра пораньше, дочка.

— Да.

Нагретая пыль дороги жгла босые ноги, легкие белые облака, как барашки, бежали по высокому синему небу. Даже сюда, в улус, с нежным ветерком прилетали медовые запахи лугов… Какое раздолье там сейчас!

— Что ты невеселая? — спросил сияющий Бимба, прижимая к груди щенка. — Смотри, какой у меня Дружок… А бабушки всегда добрые, точно?

Дулмадай кивнула. И в который уже раз за сегодня вспомнила про свою родную бабушку. Чем та матери помешала?!

Вечером, подоив коров, мать недовольно сказала отцу:

— Опять на полведра меньше дали!

— Жаркие дни… от этого.

— Ну да, выдумывай! Всю ночь на голом дворе лежат, — вот почему.

Отец промолчал, закурил. Еще помедлив, заметил нерешительно:

— Три коровы в хозяйстве, однако, много. Кто-нибудь, знаешь, заявит… неприятности могут быть. Да!

— Кому — тебе много? — грозно спросила мать, отставила в сторону подойник, выпрямилась. — Ты их доишь?

«Только б не ругались, — тоскливо подумала Дулмадай. — На три дня мать заведется — держись тогда!..»

Красное солнце, врезанное в темноту ночи, медленно сползало за далекую гору. Было душно. Недвижный воздух густой, тяжелый…

— Спору нет, среди лета корову не забьешь, — снова проговорил отец; в его голосе — усталость и желание примирения. — Мясо до города не довезешь — протухнет. А солонина, ясное дело, кому нужна?

Мать снова склонилась над подойником.

Гремел цепью Барс, шумно дышал, вывалив набок длинный язык. Он терпеливо ждал, когда покормят его и отстегнут ошейник, дадут побегать… Не дай бог тогда подойти к дому незнакомому человеку: Барс статью и злобой в степного волка — его палкой не испугаешь, камнями не отгонишь. Но кто пойдет сюда в поздний час, когда днем-то никто не приходит!

Где бы ни жили — в других улусах, в аймачном центре, — навязчиво помнит Дулмадай: всегда вокруг их дома был высокий забор, во дворе бегал свирепый, подобный Барсу, сторожевой пес… Так заведено в семье: опасаться воров, а любопытным не давать возможности видеть, что делается на усадьбе. Когда они переехали в Улянгиртуй, удаленный от больших дорог улус, Дулмадай поначалу дивилась: что за люди тут? Ложатся спать — не запираются, и днем, в рабочее время, пройдись пустынной улицей — нет замков на дверях…

Не скоро поняла Дулмадай, что можно, оказывается, и так жить — когда никто никого не боится, в большом и малом сосед соседу готов тут же прийти на помощь. А поняла — обрадовалась, словно открыла для себя что-то необыкновенное, чуть ли не волшебное, что до этого было спрятано от нее за семью висячими замками, и еще острее, пристальнее стала вглядываться в неспокойную жизнь родного дома…

Мать макнула палец в ведро с парным молоком, ко рту поднесла…

— Не остыло. Сильно теплое через сепаратор пропускаешь — сливки отделяются плохо.

— Обожди тогда, — обронил отец; он по-прежнему сидел на корточках, привалившись к стене, сосал свою трубку с чубуком из черемухового корня.

— Что же делать? — опять подала голос мать. — Так и будем ночами держать коров на голом дворе? Иль выгоним, пусть пасутся…

— Вокруг посевы… это ж потрава!

— Богатому колхозу от трех коров убытка не будет. Телят не погоним, пусть на дворе ночуют…

Сердито сопела трубка отца, в сгустившихся сумерках ярко, угольком, вспыхивал ее огонек.

— Нельзя, — глухо ответил отец. — Что люди скажут? Я мало-много не рядовой колхозник, ответственностью наделен… Понимать должна. Опять же совестно…