Борис Романов - «Пане-лоцмане» и другие рассказы

Она вбежала в комнату, бросила авоську с покупками на пол.

— Что такое? Ну говорите же вы! — губы у нее побелели.

Врачиха достала из кармана платок и скляночку с нашатырным спиртом.

— Что? Что вы с ним сделали?! — закричала Надя, и ребенок в люльке заплакал вслед за ней. Сергей взялся рукой за стену.

— Крепитесь, Надежда Васильевна, — сказал инструктор парткома и кашлянул. — Ваш Алеша погиб…

Как и много лет назад, под причалами течет темная вода. Ее цвет почти не меняется с годами, с тех пор как люди вытеснили воду деревянными и бетонными эстакадами, дамбами, насыпями, залежами тлеющих бревен и вдавили в нее стальные корпуса кораблей, на добрую треть начиненные нефтью.

Я никогда не видел эту воду голубой. Даже в июльские дни, когда город сушит антициклон и солнце крутится без передышки, — даже в эти синие дни вода остается прежней, плотной, палево-серой, чуть повеселей под ногами и совсем чужой подальше, к повороту в следующее колено залива.

Смесь дыма и тумана висит над пересекающимися кружевными тропинками катеров, суда на якорях шевелятся в струе груженых рудовозов, вскидываются объевшиеся портовые чайки, голова нерпы, словно круглый камень, булькает в воде, и кусок пенопласта на каменистой отмели светится, как последний остаток недавно ушедшего льда.

Живые и мертвые освятили море; и так же, как сплетаются в порту причалы, корабли, берега, туман, грязь, солнце, время и мили, — вот так же завязываются в порту удачные и горькие судьбы.

От слабого толчка портовой волны вздрагивают души тех, из кого потом получаются мужчины; первая пригоршня брызг в лицо неожиданна, как пощечина; стена северного тумана надвигается подобно жизни, и идущий впереди пароход исчезает в этом тумане так безвозвратно, как могут уходить только люди; но нельзя забывать ничего, ибо мы не так безразличны, как вода, что омывает причалы.

1970

…За пролетевшим мимо мотоциклом первой сорвалась маленькая собачка (такие всегда срываются первыми — и неожиданно), за нею — длинный пес в клочьях репейника, а за ними — бурая дворняга, сразу утонувшая в пыли и мотоциклетном дыму.

Вой мотоцикла и лай двигались переулками по кругу, посолонь — и вот всё снова появилось перед домом, только теперь за собаками мчались двое мальчишек (в одном из них, в алой рубашке, Гаврила Тебеньков узнал своего внука Ромку), а впереди мотоцикла неслась вдоль пыльных кустов куча растрепанно кудахтавших кур.

На следующем витке — пыли, гама и народу прибавилось: за мальчишками бежала ядреная соседка Груша, грозя им оборванной бельевой веревкой с мокрым лифчиком, прищепленным к ней; за Грушей, сверкая очками, мелко трясся поджарый (он и так каждое утро занимался бегом трусцой) сосед-пенсионер Иван Кириллыч; за Кириллычем — в отдалении — страстно топотало коровье стадо, и Тебеньков схватился за перекошенную калиточную щеколду.

Корявая щеколда, как всегда бывает в таких случаях, не поддавалась, и Тебеньков просто сорвал ее, едва снова увидел через забор яркую Ромкину рубашку, и вовремя! От стада уже оторвался широкомордый пегий удивительно знакомый бык, широко ронявший пену и нацеливший лоб свой именно на цветное пятно впереди.

Так Тебеньков оказался между мчавшимся быком и мчавшимся Ромкой, и сначала ему никак не удавалось догнать внука, а бык настигал. Это Тебеньков чувствовал спиной, но все же — для верности — он оглянулся на повороте. Бык был рядом; за ним, раскачивая тяжелое вымя, волнами махали коровы, за коровами снежно белели халаты молодых доярок, и за ними уже чернели бороды и транзисторы бойцов студенческих строительных отрядов.

Кружась вместе со всеми по переулкам, Тебеньков не считал кругов, хотя и видел время от времени сверкающую вдали озерную воду, пот заливал его покрытое пылью лицо, ноги отказывали, ватные (шут бы побрал вчерашний — с приездом! — родственный стол!), и влажное дыхание быка вдруг обожгло тебеньковскую шею…

И тогда Тебеньков перегнал Ивана Кириллыча, который на бегу погрозил ему пальцем и прокричал: «Пожарных! Пожарных сюда немедля!» Перегнал Тебеньков, прыгая через выбоины, и Грушу, едва уклоняясь от ее веревки; еще в два прыжка достиг Ромки, и, когда бык готов был уже поддеть их обоих на рога, они оказались рядом со своею полуотворенной калиткой, и Тебеньков успел втолкнуть в нее Ромку и упал в нее сам, запаленно шепча:

— Ромушка, Ромушка! Пусть их кружатся. Отлежимся. Отдышимся. Сами по себе побудем!..

Пока он лежал на мураве (а рядом бешено колотилось Ромушкино сердечко), он услышал и понял, что мотоцикла впереди давным-давно нет, будто бы центробежная сила унесла его в околоземное пространство, и что поэтому гоньба по кругу продолжается неизвестно зачем.

Тогда Тебеньков поднялся на колени и с высоты своего роста увидел, как, отбиваясь от быка, Груша хлестнула его по морде и бык рухнул в пыль на колени, ослепленный повисшим на рогах Грушиным лифчиком… И тогда куры, взорвавшись, перепорхнули придорожные кусты; коровы с доярками и бородатыми ухажерами, побренькивая колокольчиками и транзисторами, устремились вдоль озера на дальние поля; Ромкин приятель свистнул собакам, и те покорно легли в тень; бык тяжело поднялся и мирно побрел за своим стадом; Груша, плача и утираясь снятым с бычьих рогов лифчиком, пошла к себе домой (выговаривая при этом через забор Тебенькову: «Да ты бы, орясина, за рога его мог свалить, а ты?..»); и только неутомимый Иван Кириллыч круг за кругом продолжал дробно утрамбовывать пыль модными кроссовками, пока не упали и не затерялись в пыли его очки (несмотря на стягивающую — через затылок — дужки резинку).

— Слышь, Иван Кириллыч! — окликнул его Тебеньков. — Слышь, какие мы молодцы? Мы первыми сошли с общего круга!

— У вас неверное представление об обществе! — строгим голосом ответил, замедляя бег и останавливаясь, Иван Кириллыч. И вдруг смягчился: — Совсем вы задремались, Гаврил Гаврилыч! А вас на подвахту вызывают… Гаври-и-л Гаври-лыч!..

Тещин голос в такие минуты был (традиционно) проникновенен, и Тебеньков, приподымаясь с дивана, мотнул тяжелою головой. Это надо же!

Чайник уже, было слышно, посвистывал на кухне, быстро двигались за окном низкие мурманские облака, и теща Раиса Ивановна, поджав губы и притом улыбаясь, терпеливо ждала с телефонною трубкой в подоле передника (руки у тещи были в мыльной пене).

— Хо! — сказал в трубку Тебеньков. — Слушаю.

— Гаврилыч, в темпе! Грека от девятнадцатого в море, трескоеда — в порт, потом атомоход на девиацию и на выход, подождешь нашего разбойника и утром можешь получать получку. Да! Между трескоедом и ледоколом заскочи в лекторскую группу, Евгения Николаевна тебя срочно требует. И не забудь — сегодня техучеба, а завтра — ДНД! — высыпал капитан портнадзора.