Борис Романов - «Пане-лоцмане» и другие рассказы

…Из Венгрии вниз по Дунаю тащили их счаленными намертво, борт о борт, с индонезийской «Каримундьявой», и пришлось наглядеться, как шустро меняли индонезийцы прибрежных румынских девчонок от буксира до буксира.

— Это еще в пределах мусульманских приличий, — успокоил Николая Павловича речной лоцман. — То ли бывает.

Вот и радистик в пределах приличий сработал и смылся прилично — по семейным обстоятельствам и с заменой из отдела кадров. Четкий паренек, исполнительный, аккуратно причесанный, знаток электромузыки, целеустремленный ходок! Вот ведь как — далеко глядим, да близко видим. А если и далеко видим, так близко думаем!..

Перед глазами у капитана собственный сын. А жены у Николая Павловича давно нет, и ему трудно представить, что такое рак той самой груди, которую он так любил у нее когда-то, но к которой она не дала ему больше притронуться с тех пор, как забеременела, а потом родила и стала кормить сына.

И снова Николай Павлович — по старости, что ли? — чувствует себя виноватым и перед женой, и перед невесткой, и вот перед Ритой, и даже перед поварихой непутевой, если посмотреть на это дело в целом.

Судно принимал, команду работой сплачивал, с прорабами сидел, лоциями запасался, попутный груз, хотя бы на Союз, и валюту выколачивал, да и время прихода в Гибралтар прикидывал, где на Мэйн-стрит в лавочке мистера Генри Фансяня должны лежать обещанные в прошлом рейсе игрушечный пистолет и вельветовые штанцы с медными тиграми для внука… — и проморгал, выходит, в упор проморгал человека?

— Ну уж, — фыркнул Николай Павлович, — как-нибудь без слюнявых обобщений. Не было у меня на судах подлости в законе и не будет. А если будет — для чего тогда я над людьми торчу?.. Маргарита! Ты жива там еще? — спросил он вниз, в иллюминатор. — Я тебе покажу Италию!

Рита услышала окрик капитана, но не тронулась с места. Голова ее нашла удобное место у леерной стойки, и тело немного согрелось под полушубком, и море прояснилось до горизонта, и качка уже кончилась, хотя передняя мачта, словно «дворник» на стекле автомобиля, еще размазывала по небу слева направо легкие облака. И неведомая дотоле легкость настала в теле. Все движения внутри и все боли как-то незаметно пропали, ушли, истаяли. Только легкость и тишина. И еще запах овчины.

«Наверное, так умирают от старости старухи», — подумала Рита, и ей захотелось поплакать, и она почувствовала, что слезы найдутся, как вчера почувствовала, что сможет поесть. Передняя мачта, качаясь все так же равномерно, перестала размазывать небо, и пока не капнуло на руку, Рита не догадалась, что уже плачет, плачет давно, просто, без натуги, полно и незаметно, так, как сходит по теплу снег.

«Вот сейчас… А как же… без меня? Или… это? Разве без меня… это все будет? Без меня ведь… ничего этого… не будет».

— Ну, так ты жива еще? — ехидно повторил сверху капитан.

1965, 1985

К Харасавэю подошли к полуночи. В серой морозной мгле, за всторошенной равниной припая, совершенно по-сельски светились редкие огоньки, как светят, бывает, русские деревни в окна ночных поездов, и даже незатихающий факел газового фонтана казался отсюда, с расстояния в несколько миль, не более чем кучей сжигаемого мусора или старых садовых веток. Чуть на отшибе мерцали огни стоящего под разгрузкой сухогруза «Пионер Калитвы» и обеспечивающего его ледокольчика «Жужмуй». («Его самого надо обеспечивать — какие его силешки в Арктике в середине апреля!» — только что пожаловались с ледокола «Капитан Границын».)

Машину остановили, и в рубке воцарилась тишина, нарушаемая лишь гулом льда под отходящим в сторонку Вторым Атомоходом.

Зашли к Харасавэю по двум причинам: дать бункер «Капитану Границыну» (вообще-то топлива — если уж тащиться за тридевять земель — можно было бы взять в Мурманске и побольше), а во-вторых, вдоль Ямала держалась слабая заприпайная полынья, затянутая молодыми полуметровыми льдами, — дорога!

— Минус тридцать три наверху, — заговорил из центрального поста стармех, — и вода минус два. Как топливо выдавать будем, Леонид Семенович?

— Долго выдавать будем, Виктор Григорьич. Сам понимаешь, груз такой: греться нам никак нельзя.

Хрипловато намурлыкивая: «Когда усталая подлодка… А летом лучше, чем зимой…», Леонид Семенович Серояров походил по рубке, потянулся и даже зевнул, хотя и не любил делать неслужебные движения на мостике и штурманам этого не позволял, однако вот — отпустило.

Вчерашнюю ночь ковырялись в сморозях Югорского Шара, ведя за собою танкер «Ленинск-Донецкий», вместе с которым выбрались из Карских Ворот, вернее — уже даже из юго-восточного угла Баренцева моря, куда их вынесло после двухсуточного дрейфа (капитан ледовой проводки из Амдермы дал рекомендацию, оказывается, недельной давности: не было-де самолета ледовой разведки, — и Леонид Семенович попался, как мальчик, может быть потому, что прошлый рейс сам шел Воротами на Мурманск — и шел свободно).

— И куда тебя, старый, понесло? — спросил, выйдя на связь по радиотелефону, давний друг и приятель, капитан Второго Атомохода Фастов. — У нас тут пять дней северные, северо-восточные ветры работали, весь серьезный лед в этот угол набило и сквозь Ворота на запад протиснуло.

— Выходит, всю жизнь учат и никак не научат, Василий Алексеич, — ответил Серояров.

— Впрочем, если бы и самолет был, проку немного — наука больше на диссертации нацелена, нежели на сегодняшнюю конкретную потребность. Хозяин нужен Арктике, хозяин!.. Ну, выберешься или к тебе бежать?

— Сам залез, сам и вылезу, конечно! — Букву «ч» в этом слове Леонид Семеныч выговаривал особенно четко.

— Забери и «Ленинск-Донецкий», пожалуйста. Выбирайся обратно, обогни этот язык, по закраинке на Юшар выходи. Мы тебя тут, в глубоководной части, ждать будем…

МУРМАНСКА ВЕСЬМА СРОЧНО ТХ ЛУВЕНЬГА СЕРОЯРОВУ

ПРОШУ СООБЩИТЬ ТЕМПЕРАТУРУ ОКАТЫШЕЙ УКАЗАННУЮ НАКЛАДНЫХ ГРУЗООТПРАВИТЕЛЯ ЗПТ НАЛИЧИЕ СУДНЕ ДАННЫХ ТЕМПЕРАТУРЕ ПЕРЕД ПОГРУЗКОЙ СОГЛАСНО ВАШЕЙ ОГОВОРКЕ КАРГОПЛАНЕ

Входить в узкий и мелкий с запада Югорский Шар на крупнотоннажном и глубокосидящем судне, каковым и была «Лувеньга», и в добрую погоду не очень чтобы очень… В эту же полуночь, когда не было уже ни настоящей тьмы, ни настоящего света и створные знаки потому различались слабо, выручал, как всегда, локатор, вернее, два локатора, по которым оба младших помощника делали каждый порознь на своей карте прокладку.

«Ленинск-Донецкий» шел по каналу следом.

— Ну вот и хорошо, — сказал при встрече, уже под утро, Василий Алексеевич Фастов. — Теперь ордер такой пока: мы первыми, потом вы, потом сибиряне, и концевым — «Ленинск». Ну а у барьера, может быть, и «на усы» вас брать придется.