Владислав Смирнов-Денисов - Дурман-трава

Так и течет таежная вольная жизнь.

Он медленно поднимался по трапу, чувствуя на себе ее взгляд. Ему стоило большого усилия, чтобы не обернуться. Он сознавал, что, встретившись с ее глазами, не сможет сделать следующего шага и снова, в который уже раз, они заставят его вернуться. И потянутся долгие уговоры и слезы, и снова она не согласится ехать в далекий, родной ему город.

Он переступил через это неодолимое желание обернуться. Добрел до кресла. И тут заставил себя не прислониться к окошку иллюминатора, и теперь, когда завыл двигатель, он все еще не верил в свою решимость, все еще казалось, что, увидев ее за окнами, рванется с кресла и бросится к выходу…

Между тем самолет дрогнул и стал выруливать на взлетную полосу. Только теперь Терентий прижался к окошку, но увидел за бортом лишь снежный вихрь, проносившийся мимо, и мельканье уходящих желтых и синих огоньков. Оторвавшись от холодного стекла, рухнул на спинку кресла и закрыл глаза.

Он вспомнил первую их встречу, то первое свое спасительное пробуждение, напоминавшее скорее возвращение к жизни…

Очнувшись, он увидел ее глаза, слегка суживающиеся к вискам, синие обочья подчеркивали их белизну. Глаза выдавали усталость и удивленную радость. Он смущенно улыбнулся ей. Она улыбнулась тоже, и губы ее мягко раскрылись, обнажая белые зубы, в уголках рта обозначились ямочки.

— Ты кто? — спросил он.

— Меня зовут Майя… Мне казалось, что ты не проснешься. Ты из экспедиции?

Он приподнялся на локте и протянул руку.

Она скользнула рукой по его голове, сняв съехавшее на глаза полотенце, и сказала:

— Третьего дня к избе еще засветло пришел конь с белым пятном во лбу, разбудил меня ржаньем. Он привел меня к тебе. Ты заплутал и провалился в гнилую яму. Не жить бы тебе, не проснуться, там сонный дух. Белолобый тебя вызволил…

— И все дни ты была здесь со мной? — он смущенно посмотрел ей в глаза. Оглядевшись, заметил сложенные на скамье вещи.

«Наваждение какое-то», — подумалось Терентию. Он протер кулаком глаза, будто не веря, и осмотрелся: справа от двери увидел чугунную плиту, рядом с ней — громоздкий, чисто выскобленный стол, над ним — полки-посудницы. Он лежал у оконца на нарах, покрытых овчиной, поверх овчины — спальный мешок. На стене, в изголовье — ружье. «Тулка», — определил он. В углу он заметил стопку книг, прочел имена на обложках. Еще его удивили опрятность и чистота, редкие в геологических и промысловых избушках. В печурке потрескивали в огне поленья. По избе бродил свет печного огонька.

Он опустил голову на подушку и, все еще удивляясь виденному, стал припоминать по порядку свою таежную жизнь.

В базовый лагерь геологов и часть снаряжения закинули вертолетом. Навьюченных грузом лошадей пригнали за десять суток таежных переходов.

На просторном левом берегу в верхнем течении реки Воровской сноровисто сладили в землянке под бревенчатым накатом пекарню, настелили полы в камеральных палатках, в ночлежной большой палатке запахло свежевыструганными нарами.

На базе жизнь временная. Редко, когда сюда сходились из отрядов несколько человек. Постоянные жители — лишь пекарь, сторож и два лаборанта. Все работали в партиях, что раскиданы по далеким притокам рек и ручьев, на расстоянии нескольких дней пути.

В экспедиции — табунок из семи лошадей. И если не всех людей Терентий мог бы назвать по имени, то лошадей он знал не только по кличкам, но различал по характерному походному топу. Вожак табуна, Проня, напомнил ему статью и норовом гнедого Доньку из детства, потому и уговорил он напарника, коряка Северьяна, дать Проню в его связку.

В отряде Терентий определился, как и Северьян, охотником, конюхом и проводником обоза, который водили они то вместе, то порознь. Из партий на базу вывозили отобранные на гольцах и шурфах образцы породы, обратно везли свежеиспеченный хлеб и почту.

Иногда приходилось провожать из тайги до «трассы» уволенных работяг — у кого договор истек, а кто и не поладил с начальством или набедокурил: рабочие были в партиях разные, случайные.

Лицо Терентия посмуглело, пообсохла, обветрилась городская белая кожа, и скоро он обжился на таежных тропах.

Радовался Терентий своей работе, с ночевками у костра в шалашике или где-нибудь посреди брусничной поляны, с долгими переходами, с рыбалкой и охотою, с сердечными и простыми разговорами мужиков. Он привозил на базу и в партии чавычу и горбатого кижуча, а раз с Северьяном добыл крупного снежного барана.

Шли дни и недели.

Первое время он напряженно и чутко прислушивался и вглядывался, что делается вокруг: не выбились ли из сил лошади, не шатается ли по тропе медведь, не ожидается ли дождь. Мало-помалу напряжение ослабевало, в голову лезли мысли об однообразии и слишком долгом лете, и потянуло в город. «Неужели так живут тысячи людей всегда, — думал он. — Почему же через месяц какой-то вольной житухи так тянет к моей городской, привычно-родной?»

Его тошнило от долгого одинокого тряского пути. Да и природа без людей, без привычной городской среды не оживляла впечатлений. Мерное покачивание в седле, мягкая поступь сонно зевавшей лошади и мелькавшие перед глазами метелки цветов шеломайника навевали неясные воспоминания и смутную дрему, смежая глаза.

Перед ним то проступали картины недавней городской жизни, то лица друзей, то южное теплое море и ликующие на его берегах люди, то снова северный город на Неве, то казахские степи, то онежские озерные дали…

Порой он прислушивался, как над ним гудел настырный овод, как сбрехивал вдалеке встревоженный чем-то Пыж, как мягко шуршали вокруг задеваемые вьюками стебли высокой травы; потом опять и опять тянулись образы и прежние видения, потихоньку тускнея и смешиваясь. Веки тяжелели, голова клонилась.

Когда ходили с Северьяном, тот показывал все новые вехи и зарубки в таежных дорогах, чтоб мог Терентий ходить один в дальние партии. И все больше путиков становились привычными. Еще издали на подходе к лагерю узнавал он высокие увалы. Здесь широкая раздольная долина: тропа вьется в узком коридоре дурманной высокой травы, только верхом, встав в стременах, и можно осмотреться вокруг. Сияли дальние белки на голубом небе. Слева, совсем близко сквозь лес проступала гряда темных гор. Внизу слышался гомон реки. В ослепительно солнечные дни тучно-тяжелый воздух насыщался запахами зацветших трав. Морило. В тени островов березняка и ольхи нападали кровососы. Без мазей или накомарника Терентий пропадал. Матерый крупный гнедой с белой головою мерин Проня, шагавший во главе связки из четырех лошадей, временами шарахался с тропы в гущу трав, чтобы содрать с головы, шеи и боков оводов и мошку. Резко взметывая гривой по верхушкам стеблей, он ржал, беспокоя обоз. Облаянный Пыжом, Проня возвращался на тропу, виновато кося глаз на седока.