Владислав Смирнов-Денисов - Дурман-трава

Этот многочасовой путь по долине шеломайника был кратчайшим к «трассе», и все же каждый раз, ступая на здешнюю тропу, Терентий незаметно для себя раздражался и даже беспричинно понукал лошадей и зло окрикивал собаку. Причем каждый раз он ловил себя на сильном желании свернуть на другую, долгую тропу, через седловину черневшей на горизонте гряды, но останавливал страх.

Как-то раз, подъезжая к развилке, он придержал лошадей и долго размышлял: свернуть не свернуть — и все же снова не решился: настораживал вспомнившийся остерегающий шепоток Северьяна: «Духи там, хоть идти легче, да опасно…» «Какие, к черту, духи, — подумалось еще тогда, в первом переходе, — азиатские предрассудки». И все же было страшно в одиночку свернуть в неизвестность.

Постояв с полчаса у развилки, и на этот раз Терентий направил связку знакомым путем, и снова, по обыкновению, стала нападать на него дрема однообразной душной езды. Почудилось, что он вовсе и не едет на лошади сквозь тайгу с ее беспокойной тишиной, а оказался возле Невы. Тихие, сонные воды скользят в тугом гранитном русле, и молодая ленинградская весна в теплой свежей зелени, увенчанная остриями и полушатрами сверкающих куполов, насыщает утренней истомой еще не разбуженный городской воздух. И чувствуется за всем этим такая родная жизнь… Он хотел было глубоко вдохнуть весеннюю невскую свежесть, но грудь не подымалась, точно сильно придавленная каменной глыбой. Ощущение было тягостным и внезапным. Он прилагал все усилия, чтоб вздохнуть, — и не мог: что-то неумолимое, неподвижное давило грудь. Он начинал сознавать, что только внешнее что-то выведет его из этого невыносимого состояния, сам же он уже не способен двинуть ни одним мускулом…

— Проснись… проснись… — раздался чей-то близкий сиплый голос.

Терентий открыл глаза, освобождаясь от навеянного качкой и запахом цветущих трав наваждения.

— Вон как привязался к седлу… — флегматично сипел Северьян, толкая его в бок. — Думаю, не помер ли мужик…

— Уснул я. Ты откуда?..

— Известно, назад иду…

Лошади сгрудились; вокруг них роились комары и оводы, мошки шевелились на разъеденных язвах. Парило. Воздух был тяжелый и, казалось, сплывал в долину с окрестных склонов.

— Переждем, пожалуй, дождь… Лошади не пойдут.

Северьян указал на теснившиеся вокруг недалекого кряжа черные перья облаков.

Спешно развьючили и стреножили лошадей, растянули над головами тент.

— Гляди! — громко закричал Северьян, заставив его вздрогнуть. — Огни!

Над головами лошадей занялось голубоватое свечение. Оно медленно сплывало с ушей по гривам на хребет и исчезало, и лишь на ружье, привязанном к седлу, свечение застыло неподвижно.

— Скорее! — взволнованно зашептал Северьян. — Это не к добру.

И только успели укрепить последнюю растяжку, как стало накрапывать, а вскоре во всю мощь ливануло сверху, где бесшумно сомкнулась черная небесная кровля. Ливень будто смыл свечения, и сколько ни всматривались, те больше не появлялись. Все звуки угасли.

Где-то слева полохнуло, и неожиданно дождь быстро стал истощаться и сошел на убыль. Солнце пробило черноту возле кряжа, все вокруг прояснело, и какое-то мертвенное молчание воцарилось в долине.

— Что ж это было? — спросил Терентий.

— Эльма-огни, — ответил охотник будто о чем-то обыденном.

— Что ж ты так испугался?

— Говорят, такие огни и убить могут. Вот и страшно.

Через несколько мгновений солнце окинуло землю. И снова зазвенела она голосами. И… отлегло от сердца.

— О господи, нехорошая эта долина, — сказал Северьян. — Дурной воздух, дурной дождь, плохие огни. Чаю попьем — и скорей дальше.

— Другим бы путем попытать, Северя?

— Длинный другой путь, темный… — неуверенно сказал охотник. — Там совсем худо.

— А воздух?

— Воздух хороший. — Северьян покачал головой. — Пятый год будет, как заказана та дорога.

— А ходили?

— Как не ходили. Теперь нельзя — там земля открытая, жаркая, как в гейзеровой долине, костра не надо — тепло-хорошо. И места промысловые, рыбные. Плесы и ямины хороши для чавычи и кижуча. Зверя много.

— Что же не ходят-то?

— Потому охраняется земля эта. Дух ли, что ль, там поселился, говорят.

— Морочат нам, Северя, голову. Может, рискнем, не сдохнем все ж, как здесь, от дурмана.

— Отцветет трава — дышать легче станет, — уклончиво заметил охотник. — Туда нам нельзя, — добавил он в сомнении. — Лошадь там не идет, собака боится, брешет нехорошо.

— Ты пробовал?

— Было дело. Вьюки на той тропе потерял, убытку большого получил за товар. Хотя дорога там больше все верховая, светлая.

— Так попробуем.

— Хоть вместе, хоть отдельно — не пойду, тайги мало тебе, ли что… — заключил разговор охотник.

На этот раз ему недолго пришлось задержаться у развилки. Решение пришло еще в базовом лагере. Попрощавшись с уволившимся рабочим Санькой Летягиным, направлявшимся за расчетом в Петропавловск, Терентий проводил его взглядом, пока тот не скрылся в высокой траве, и направил связку новым путем.

Сначала, сколько он ни всматривался в открывавшиеся перед ним картины, ничего нового и сколько-нибудь интересного не замечал: все виденное было и прежде.

От топота копыт и шелеста трав, стука и карканья кедровок, спархивания птиц с кустов жимолости напряжение мало-помалу стало ослабевать. В голове длинной вереницей потянулись неясные мысли.

Наконец, тропа круто забрала в гору и разрезала собою раздольный каменноберезовый перелесок с широкими полянами, озаренными солнцем и покрытыми ярким разнотравьем. Где-то впереди азартно залаял Пыж, и, когда обоз подошел ближе, Терентий разглядел на одиноко стоящей каменной березе небольшого соболька.

— Будет тебе, — осадил он пса, — хорош брехать.

Пыж недоуменно обернулся к хозяину.

— Рано зверя травить, — пояснил Терентий. — Пошли давай…

Каменноберезник с высокотравьем сменили кедровые стланики, густые кусты жимолости и поспевающей черной смородины.

Терентий спешился у ручья, насбирал кружку ягод, надавил и добрал кружку водою до краев, потом долго сидел на согретом солнцем валуне, медленно жевал душистый белый хлеб утренней выпечки и запивал из кружки.

Из кедрового стланика доносилось попискивание бурундуков, по осыпи под гольцом топтались кедровки, раскидывая носами крупные зерна красного песка. На рябине Терентий заметил соловья-красношейку, беспокойно замолкавшего на брех лайки и снова принимавшегося выводить рулады, когда пес убегал.

Он благостно вздохнул, подумав, что не зря оставил прежнюю тропу, по которой только к ночи вышел бы на чистый воздух с тяжелой головой и дурным настроением. «Эта долина хорошо продувается сквозняком, потому и нет застоя и прели дурмана», — подумал он и посмотрел в ту сторону, где терялась тропа: вдали за стланиками до уровня перевала расстелился яркий цветастый альпийский луг с островками каменистых россыпей курумов.