Владислав Смирнов-Денисов - Дурман-трава

Когда же судья спросила, признает ли он себя виновным, он в который уже раз пробубнил: «Нечего мне сказать…» И подумал: «Коль переступил, коль изменил чистой совести, так пусть очистится она наказанием, какое б оно ни было. Понести его уж за то одно, что преступил, изменил совести, а то, что не один, но с кем-то, не известным ни ему, ни суду, имеет ли теперь значение. Придется отвечать за двоих. Может быть, когда-нибудь ответит за свою вину другой, пока же неси, Тереша, крест за двоих…» С этого момента время, казалось, остановилось для него, он перестал различать присутствующих, бездумно сидел на скамье подсудимых, не слыша и не видя ничего вокруг, пока кто-то грубо не подтолкнул его в плечо: «Встать, суд идет!»

При вынесении приговора суд учел безупречную биографию подсудимого и положительные характеристики — с места учебы и данную Ступаковым Василием Нилычем. Однако, принимая во внимание его собственные показания, вызвавшие не только недоумение, но даже удивление у суда, прямые улики, представленные следствием, противоречивые показания некоторых свидетелей, все же косвенно подтвердивших вину Лукьянова, суд приговорил его к пяти годам заключения с последующими вычетами из его заработной платы по исполнительному листу денег в сумме сорока одной тысячи пятисот двадцати рублей, а так же судебных издержек, выразившихся в сумме трехсот пятнадцати рублей одиннадцати копеек.

Так Терентий Куприянович Лукьянов оказался в заключении.

В конце апреля в тайге прошел сильный снегопад. Снег лег на елани, окутал кедры и сосны, перекинул мосты над бурными ручьями в ущельях, зацепился толстым слоем на крутых склонах гор, подсвеченных теплым весенним солнцем. Дневное тепло и ночные заморозки укрепили южные склоны и долины настом.

Начальство двое суток не допускало людей к работе. Снег глубокий — к стволам не подступиться, наст неверный, то и дело проваливаются люди по грудь. Выдали некоторым передовым бригадам лыжи для походов на дальние делянки лесоповала, куда и трелевки с трудом проходят. Заактировали три дня и погнали план дальше.

И вот после обрушившейся лавины старший конвоя Омырзяк Сыдыкбеков не досчитался троих: Терентия Лукьянова, бывшего студента-геолога, Родьки Соболева — тунеядца с Петроградской стороны и продавца-мясника Кольки Сушкина, сбывавшего государственное мясо по завышенным ценам.

Сыдыкбеков уяснил обстановку: «Может, она сбежала — далеко от делянки не уйдет, застрянет в тайге в глубокий снег, — говорил он товарищу по конвою, Мише Неверову, о пропавших. — А может, ее лавина захватила, тогда скорей копать надо».

Вызвали из поселка людей. За трое суток перелопатили сотни кубов снега. Нашли одну фуфайку с номером Кольки Сушкина, две пары кирзовых сапог и задавленного лавиной бурого медведя. Людей не отыскали. Может быть, они застряли в глубине лавины под многометровой толщей снега, куда лопатой не докопаться, а может, затащило их другим краем лавины в стремительный и холодный ручей Обходной, и тогда трупы нужно искать за сотню верст ниже по течению, — так рассудило начальство, и поиски на месте прекратились.

На дорогах в радиусе на многие километры были выставлены патрули, о пропавших сообщили на все пункты возможного их продвижения. Все это делалось скорее по заведенному порядку, чем с надеждой, что пропавшие заключенные живы.

Сыдыкбекову была объявлена благодарность «за быструю ориентацию в сложной обстановке и за самоотверженное несение караульной службы в трудных метеорологических условиях».

В течение четырех дней синоптики сообщали, что наблюдалось и было зафиксировано движение снежных лавин в южном направлении. Специалисты поражались, что свержение лавин идет точно на юг с одинаковыми временными интервалами в пять-шесть часов. Кое-кто из серьезных ученых даже успел выдвинуть гипотезу относительно «линеарного колебания на юг земной коры в этом районе Саянского горного массива».

Когда Терентий подрезал лавину, стремглав проскочив на барахляных лыжах под громадной шапкой снега, плотно надвинутой на пологий хребет Крестового гольца, то первым делом он услышал за своей спиной звук, похожий на рычание какого-то зверя. За те мгновения он не успел припомнить, какой именно зверь может так рычать, как раздался треск ломающихся деревьев. В следующую секунду над тайгой с грохотом взметнулось белое облако снега, закрывшее все, что осталось позади. Вслед за первой снежной стремниной, как по цепочке, загремели встревоженные воздушными колебаниями все новые и новые горы снега. Словно с узды срывались полчища снежной стихии.

И Терентий, увидав огромные, опаленные по краям солнечным маревом облака снега, будто обезумел. Он один низверг снежные горы… Из его горла вырвался дикий хохот восхищения и ужаса, казалось, покрывший шум лавины. Потом, застыв в оцепенении, Терентий любовался снежным валом, слушал громовые раскаты неповторимой дикой музыки гор.

Очнулся неожиданно. Кто-то резко дернул за плечо. Сразу подумалось, что это узкоглазый сержант Сыдыкбеков стоит сзади и зовет в укрытие или, того прозаичнее, собирает народ в зону. На мгновение упало настроение, прошло безумное ликование. Он даже повиновался и, опустив голову, шагнул вправо, чтобы развернуться и двигаться к бригаде, но услышал за спиной Родькин голос:

— Бежим… Больше не сорвется… Не будет больше такого…

— А конвой? — насторожился Терентий, но тут же подумал, что обманывает себя, вольная он сейчас птица, расставь руки — взлетишь в небо выше гор. Какой уж тут конвой, никакая сила не могла бы сейчас его остановить или напугать, если бы он захотел.

— Бежим, Родька, бежим! — крикнул Терентий во все горло и посмотрел Родьке вслед, и почудилось ему, что лыжня, торенная Родькой, засияла синими искрами.

Снова сзади грохнуло — и потемнела тайга. Как в солнечное затмение — жутко и дико стало вокруг. Закружилась голова.

— Тебе же, Родька, всего ничего осталось, года не будет, а мне и того меньше. Куда же ты, Родька! — крикнул Терентий, убегавшему вперед Родьке.

Нехотя он обернулся назад, на мгновение вспомнил Ленинград. Четыре с лишним года, тысячу шестьсот двадцать один денечек просыпался он с мыслью о милом городе, о маме; и в каждый из этих дней стояли перед его глазами ее слезы во время свидания, когда рассказала, что писала в суды бессвязные, неубедительные слова о том, что без отца вырос Тереша. Не видел в детстве ни баловства, ни сладкого, и хлебнули они вместе с ним шилом патоки. Оттого и захотелось ему повольготнее пожить. Не верила она, что способен сын на кражу. Вспоминала и о влиянии улицы, ведь один он всегда оставался дома, сам себе предоставленный — вот и подпал, видно, под влияние… И адвокат тогда на суде его курсовую по геологии судьям показывал, рецензию хвалебную зачитывал, грамоты и призы его за выступления по слалому — «как-никак за республику выступал» — перекладывал с одного конца стола на другой, все до единого приволок на суд — целый чемодан набрался призов, не поленился из Ленинграда в Петропавловск привезти. Словом, человек Терентий Лукьянов — красивый и талантливый, а то, что похитил деньги, — это нелепость, невозможное. А если все же украл — это случайность, юношеская глупость — из-за тяжелого детства. А юноше-то, почитай, за двадцать один перевалило, а все мама его мальчиком числила.