Владислав Смирнов-Денисов - Дурман-трава

— Видите ли… — словно пересиливая себя, говорил декан, — вот Семен Исаевич Тупиченко считает, что если и не ваших это рук дело, то, во всяком случае, кого-то из дежуривших на кухне…

— Разберемся. — Лыков вздохнул, покачал головой, рассеянно посмотрел в сторону Тупиченко.

— И это в конце работы. За нее-то управляющий хвалил. А тут неприятность — сигнал. Так… Ладно, если не возражаешь, Петр Микитыч, съездим к вашим соседям в Мятищи, а к вечеру снова к вам. Тогда и разберемся. Спасибо тебе за харч. — Виктор Степанович пожал Лыкову руку, кивнул Валере и направился к машине.

— Пока! — бодренько бросил толстяк, уважительно тряся руку бородатого повара. Лыков чуть круче сжал его пухлую ладошку. — Ой! — произнес Нил Аркадьевич еще с большим почтением, и бородавка под ухом закланялась. — Кстати, вы, Петр Микитович, случаем, не родственник Виктора Степановича? — спросил он шепотком, многозначительно подмигивая.

— Мы в России все родственники, — Лыков улыбнулся.

— Ага, понимаю… понимаю, — промямлил Нил Аркадьевич. — Странно. Вы что, всегда такой?

— Какой?! — спросил Лыков, но ответа не получил и остался возле сарая. От машины до него донеслись слова декана: «Этот бородач — самоучка, школы не заканчивал. В тридцать лет сдал экзамены за весь курс десятилетки и медаль получил… Родители оба в сорок втором… Обучал его дед по книгам. Книги и тайгу знает, а жизнь?..» Шум мотора заглушил слова Виктора Степановича. «Вот так раз, — подумал Лыков, — до всей моей биографии дознались… А какая моя биография, тайга одна». Лыков проводил взглядом автомашину. «Опять что-то неправильно я сделал». Настроение у него испортилось. Заметив подходившую к столовой Машу, Лыков вспомнил, что ночью, когда засыпал, ее еще не было, и это тоже расстроило его. И все же сейчас обрадовался, улыбнулся ей и рассеянно сказал по-дедовски:

— Много спали, сухо ль встали?

Маша удивленно посмотрела на смутившегося Лыкова.

— Не то я ляпнул? — пробормотал он.

— Во всяком случае, непривычно.

— У меня повадки дурацкие, но не со зла…

— Конечно, что ты говоришь, ты добрый.

— Вчера я заявление написал, сейчас вот замешкался декану передать. Переведусь я, Машуль, на заочное или вовсе уйду. На Джой меня тянет. Раньше б уехал, да вот прислали туда молодого охотоведа с женкой… — Лыков вздохнул. — Пусть и обживаются в моих хоромах. Потом, может, еще вернусь. Так передашь? Сегодня не стоит, потом уж, в городе?

— Куда ж ты сам, Петя, без прописки?

— Место везде найдется, были б руки, поживем — увидим.

— Как хочешь. Я не смогла б…

— Было у нас начальство. Вечером суд обещали учинить. Кто-то кур у Лизаветы спер, — перевел разговор Лыков.

— Что ты говоришь? — Маша испуганно взглянула на Валеру, сидевшего в конце длинного стола. — Вот и вор… — сказала она и покраснела. — Представить страшно, что раздует из этого Тупиченко. «Забыли моральные нормы. Сегодня обкрадываете убогую старушку — завтра…» — Она точно скопировала интонации доцента. — Сам-то он… — Маша, словно спохватившись, замолчала. Потом поманила рукой Валеру: — Ты ж пропал, полетишь с третьего курса! Я-то, дура, ела его «табаков». Что уставился на меня? — закричала она вдруг на Лыкова. — Да! Этот тип четыре раза потчевал меня крадеными курами, ну не идиотка ли я, а? «Достал!..» Вот так достал. Ой, что будет, Петька! Что будет? Ты-то блаженный наш… А нас-то с ним обоих и вытурят. Ну что ты уставился, идиот? — закричала она.

Лыков оторопел, что-то пробормотал и неопределенно махнул рукой. В лицо ударил жар, в ушах зашумело, его словно кто-то подтолкнул, на ногах Лыков, однако, устоял и, прислонившись к стене навеса, словно сквозь туман различал лицо Маши. Та подскочила к нему.

— Что с тобой? Тебе плохо? — услышал он ее голос.

— Оставь… — отодвинув ее в сторону, он сделал шаг, — оставь… — И побрел к избе старухи Елизаветы, думая о предстоящем вечернем позорище, вспоминая по дороге эти три недели печковской жизни, с самого первого вечера, когда поезд прибыл на станцию.

Поезд прибыл к ночи. По перрону трусил мужик в оранжевой телогрейке и громко звал:

— Слышь, народ! Кто из студентов? Машина на Печково у перекрестка. Ходи давай!

Грузовик был открытый, с белыми досками поперек кузова.

— И всего-то вас? — разочарованно сказал мужик, осмотрев пассажиров. — Знал — не поехал бы. Перекемарили б ночь на станции, не рассыпались до автобуса. — Он раздраженно стал копаться в моторе. — Вот свечу пробило, а все в наше время денег стоит…

— Поторопился бы ты, — сказал Лыков.

Мужик выпрямился, захлопнул крышку капота.

— Если ты так ставишь вопрос, то поехали, — сказал он и, пришаркнув залепленным грязью сапогом, показал на распахнутую дверь кабины. — Одну барышню просим в салон!

— Ишь ты, галантерейный наш. Как-нибудь уж… — ответил ему Лыков, подсаживая в кузов студенток. — Благодетель…

В кузове те прижались друг к дружке. Грузовик тронулся и, набирая скорость, помчался по раскисшему от осенних дождей большаку. Студентки молча мокли под холодным ветром с моросью.

— На балет собрались? — проворчал Лыков, присматриваясь к ним.

— На картошку, доездом мы, — ответила одна и поинтересовалась: — Вы из Печкова?

— Я-то? — Он придвинулся ближе. — Прилаживайтесь под плащ — кашлять будете. — Он осторожно втиснул их под полы своего плаща, обнял за плечи. — Однако ху-удющие… Маток нет, кормить некому?

— Фигуру сохраняем.

— Сохраняйте, коль надо. — Лыков хмыкнул. — Я тоже буду студентом. Держал экзамен… Будем знакомы, худобы… Петр Микитович Лыков… Петя. Как вас величать?

— Хи-хи, Та-аня.

— Руку, Таня! Будем…

— Алла…

— Будем знакомы.

— Почему один сдавали? Вы что ж, развивающийся? — хихикнула Алла.

— Это как?

— Диктовку писали?

— Медалист я…

Машина съехала с большака на проселок. Пассажиров сильно подбросило.

— Неухоженная, однако… Крепче цепляйтесь. — Лыков выставил ноги, уперся спиной в кабину. — Выживем, однако. По какому профилю учиться будете, Таня-Ала?

— На русском отделении…

— Русское слово знать надо, особливо на таких дорогах. Я тоже на русском. Что ж я вас не примечал…

— Мы на втором курсе. Наш отряд вообще-то в Мятищах. А скажите, Петр Микитович?..

— Давай лучше на ты, коллега все ж. — Лыков улыбнулся.

— Вы б тогда бороду сбрили.

— Нельзя, дед не велел. Со Джоя я, с лесного хозяйства к вам, без бороды там холодно… Привык.

— Дед ваш кто? Твой, извините?

— Как не извинить. Трифоныч, нынче помер, по весне. На охоте ушибся, капканы ставил. Нету его боле, я и подался учиться, литературу сильно люблю. Покамест его оставлять одного не хотел. Теперь вот с вами еду…