Илья Девин - Трава-мурава

— Чем же запоминается?

— Ой, доченька!.. — старуха вздохнула, одну руку сунула под мышку, другой рукой взялась за подбородок, будто положила на рогульку. — В церковь собирается народ, чуть не все село приходит. На жениха и невесту надевают венцы. Венец — он железный, блестящий, как царская корона, а сверху крест. Всем он очень идет, такая красота. То-та, наденут на голову венец и жениху и невесте — блестят! А в руках свечки горят — и у жениха, и у невесты. Арьхцява с арьхци стоят сзади…

— А эти кто — арьхци и арьхцява?

— Арьхцява и арьхци… Эти вот кто. У тебя… ну, не у тебя, а если бы ты вышла замуж, тогда и у тебя были бы братья или дяди — двое из них арьхци, а арьхцява — жена твоего старшего брата или дяди. Та одна. Ну, то-та, стоят они за женихом и невестой, и у них в руках горят свечки, только тоньше. В церкви тишина — не кашляет никто. Хоть, говорю, полно народа. Все смотрят за женихом и невестой, что они делают. А у тех и щеки горят. Подумать только, сколько людей на них смотрит! Чтобы кто-нибудь был пьяный — ой-ей-ей! Не дай бог!.. А как только поп выходит в царскую дверцу да встанет на амвоне, дыхание у всех замрет, только свечечки потрескивают — слыхать. Хотела бы и сказать слово, да язык присох, не повернется. Не дай бог!.. «По любви выходишь замуж или нет?» — спрашивает поп невесту. Гул от его голоса раздается под сводами. Смелая невеста, у той рот откроется, та ответит. А у робкой — та слова не может вымолвить. «А ты, раб божий, любишь свою невесту или нет?..» Вот ведь как, при народе поп спрашивает молодых!..

— А если кто-нибудь из них скажет: не по любви?..

— Ну, это уж кто как сможет… Только я, правду сказать, не слышала таких слов.

За ширмой заскрипела качка, а затем подал голос и сам Витенька. Цямкаиха легко вскочила с постели, засеменила туда.

— Ой-ей-ей, проснулся внучек! — запела она там. — Ой, ой, ой, за рыбкой ходил, а? За рыбкой уж сходил внучек, умненький ты мой. Те, те, те!.. Расти большой, расти!..

Цямкаиха перепеленала Витю, покачала, попела, и он затих, уснул. Но только она легла на свое место, как в дверь кто-то постучал.

— Ох, господи, кого это несет нелегкая? — заворчала Цямкаиха и пошла открывать. Вскоре она кого-то впустила в избу и говорила:

— Ну, ну, ходи, чего стал на пороге, не студи избу. — А потом спросила: — Чего надо-то? — и голос был у нее добрый, ласковый, каким она говорила только с Витей, когда пеленала его.

— Анна Петровна дома? — сказал детский тонкий голосок.

— Дома, — сказала Цямкаиха. — А тебе она зачем понадобилась?

Аня уже торопливо одевалась и потому не разобрала ответа. Где-то она слышала этот голосок, он был ей очень знаком, и лихорадочно вспоминала, но ничего не могла вспомнить. И только когда вышла в заднюю избу и увидела мальчика лет десяти в шапке, в длинной, до колен, фуфайке, в обмерзших и заледеневших лаптях и онучах, все сразу вспомнила. Это был Яша, внук деда Тучи.

— Что случилось, Яша? — спросила Аня с тревогой.

У Яши чуть заметно задрожала нижняя губа, сделались влажные колечки вокруг зрачков, колечки эти расширялись, раскрывались… Аня помнит: такими глазами он смотрел на нее в Ховани на вокзале, когда она уезжала в Саранск.

— Да что случилось-то, говори!

Не смог дольше Яша удержать влажные колечки, они оборвались, из глаз по щекам побежали слезы.

— Дедушка… замерз… — всхлипнув, сказал он.

— Как замерз? Где замерз?

Яша шмыгнул носом, не поднимая глаз, бормотал:

— Говорил ему, не ходи сегодня, а он меня не послушал, ушел… в такой холод… Старик Маркей нашел его на дороге… Руки и ноги отморозил…

И Цямкаиха захлопала руками:

— Ой, батюшки! В такой-то холод!

— Да почему деда сразу сюда не привез? — сказала Аня. — Где он сейчас?

— Дома… И заговаривается… Отца моего зовет…

— Ой-ой, бедненький… — покачала головой Цямкаиха. — Может, винца попросить, доченька? Винцо, оно бы на пользу пошло, согрело бы его внутри…

Аня быстро оделась, взяла свою сумку и вслед за Яшей, у которого обмерзшие лапти стучали, как копыта, пошла из избы.

Колхозное сено начали возить уже с Ураньжайского луга, и дорогу туда наездили хорошую, возы можно было накладывать большие. И когда Лепендин с Сатиным затемно возвращались из райкома, где было совещание, то еще издали увидели, как по сумеречному простору луга движутся темные горы, — это везли сено. Возы были настолько огромны, что лошади возле них казались маленькими, как собаки.

— Вот наваливают! — сказал Сатин с укоризной. — На весы ведь не взъедут!..

Лепендин промолчал. Невесело было на душе у председателя. Новый секретарь райкома оказался довольно молодым — лет тридцати, но с лицом худым, желтым, в маленьких глазах стоял какой-то неприятный жесткий блеск, и говорил он тонким звенящим голосом:

— При невыполнении плановых поставок никакого попустительства не ждите, товарищи председатели!

И было ясно, что в случае чего он спустит шкуру с любого из них, председателей, ни на какие заслуги не посмотрит, — и Лепендин теперь даже порадовался в душе, что не прицепил к пиджаку Звезду Героя.

Нет, ихний колхоз не ругали, даже и не вспомнили, однако велено было всем подать в райком сведения о наличии кормов, а Лепендин чувствовал, чем это может обернуться: предложат «излишками» поделиться с бедными соседями, а таких немало в Сенгеляйском районе. Не будь бы и возле Урани вот этого огромного Ураньжайского луга, им бы тоже пришлось собирать к весне по соломине и кормить отощавших коров, но вот луг спасает их пока… «Пока!» — горько подумал Лепендин.

Кроме того, разболелась нога, и он опасался, как бы не открылась рана, — это уже было осенью, так что с неделю пришлось лежать дома, а на перевязку ездить в районную больницу. Но теперь у них в Урани есть свой медпункт, своя медсестра, — Лепендин вспомнил белоликую светловолосую девушку, которая на свадьбе у Щетихина сидела рядом с Грушей и оттого, может быть, казалась особенно тонкой и хрупкой.

Жеребец легко нес сани по накатанной дороге. Вот уже мелькнули первые желтые огоньки в домах, запахло дымом и навозом. Когда они обочиной объехали еще три огромных воза, Сатин, который держал вожжи, спросил:

— Куда тебя, домой?

— Давай завернем к весам, — сказал Лепендин. Ему хотелось узнать, как сегодня, пока их с Сатиным не было, возили сено с Ураньжайского луга и сколько осталось. Конечно, от уполномоченного Щетихина, хотя он друг и товарищ, сено не спрячешь, да и не об этом думал Лепендин, подъезжая к весам, на которые маленькая лошадь силилась затянуть огромный воз, а о том он думал, глядя на эту маленькую лошадку, что та самая жизнь, о которой мечтал на фронте и даже здесь, когда приехал из госпиталя, еще, может, далека и едва ли хватит его срока на земле, чтобы увидеть в Урани то, о чем мечтается!..