Илья Девин - Трава-мурава

И вот сегодня утром, когда он услышал в наушниках о Днепрогэсе, память опять провела его по тем военным дорогам и довела до той березки на берегу Южного Буга. Сохранилась ли? Выжила ли? Если выжила, то подросла.

А на дворе была осень, лист уже опадал с деревьев, и по утрам в низком солнце рдели над речкой плотные густые березняки. И, не откладывая в долгий ящик исполнения внезапно задуманного дела, Пивкин взял лопату и пошел через луг к тем березнякам. Там он облюбовал невысокую тонкую березку, уже облетевшую, выкопал и так с комом земли принес и посадил неподалеку от яблоневого пенька. «Расти, — сказал он про себя березке, притаптывая землю у корня, — за тебя налог не полагается».

А тут как раз идет, постукивая палочкой по штакетнику, Лепендин, председатель. До войны они называли друг друга по именам: Пивкин его — Володька, а Лепендин Пивкина — Мишук или Мишка, а теперь вот им так неудобно называть друг друга, поэтому они говорят:

— Здорово, Владимир Сергеевич:

— Здравствуй, Михаил Семенович! Чем это ты занимаешься! Никак сад хочешь возобновлять? Яблочков захотелось?!

Смеется, черт хромоногий, над Пивкиным! Правда, не особенно весело смеется, по-дружески смеется.

— Хай живе, как говорится! — отвечает Пивкин по-хохлацки и тоже смеется. — Хлеба не просит, пускай растет.

— Это так, — сказал Лепендин и, опершись грудью на палочку, внимательно смотрел на березку. Потом вздохнул и проговорил: — Я к тебе по делу завернул, Михаил Семенович.

— Ну, если дело, пойдем в избу.

— В избе другой раз посидим как-нибудь, а теперь надо в контору идти.

— Ну что же, — сказал Пивкин. — Раз надо, значит, надо. — И отряхнул руки от земли. — Пошли. — И сказал еще: — А яблочка-то и правда хочется.

Ничего не сказал на это председатель. А Пивкин не удержался и сказал еще:

— Однажды зимой дело было, под Брянском, на посту стоял и вздремнул. И веришь-нет — видение такое: идет ко мне Матя с корзиной яблок… — Помотал головой, усмехнулся: — Приснится ведь!..

Потом долго шли молча. Михаил видел, что Лепендина мучает какая-то серьезная забота, и не мешал ему, не лез с расспросами. Да и как спросишь? Может, что-нибудь домашнее, с женой круто поговорили или еще что… Неудобно Михаилу спрашивать. Бабы, верно, чего-то плетут языками про Володьку, да ведь про кого они не плетут, эти бабы, слушать их!.. Впрочем, оно конечно, если бы такое на Михаила — уж нет, мигом бы конец положил! В самом деле, это ведь надо: чуть чего Володька не так скажет, не так взглянет, она и побежала в Сенгеляй к отцу да матери слезы лить, несмотря на то, что и с животом ходит, то есть в положении. Нет, этого Михаил не одобряет. На той неделе ездил в военкомат по вызову (в документах наградных, видишь ли, уточнять чего-то понадобилось) и вот на обратном пути и встретил председателеву жену: лицо опухло, зареванное, отворачивается… А чего отворачиваться? Не нравится, видишь ты, в селе жить, без электричества, без радио, на двор по нужде бегать не нравится, тараканы опять же… Ну, а кому нравится-то? Никому не нравится, да ведь что сделаешь? Терпи, живи, трудись, вот и наладится дело…

Так думал Михаил Пивкин, шагая рядом с Лепендиным. Потом они оба увидели Полю Аблязову, которая глиной замазывала оконце в подпол, чтобы там держалось тепло и чтобы с первыми холодами не прихватило картошку. Так все в Урани делали, как делает Поля, но уж больно убогой и жалкой казалась ее избушка с поднятыми на зиму до самых окошек завалинами, с этим оконцем в подпол, обмазанным глиной.

Поля из-за плеча взглянула на них и тотчас отвернулась, продолжая работу.

— Видишь этот дворец? — спросил Лепендин, кивнув на домишко.

— Ну, вижу, — настороженно ответил Пивкин. — Давно вижу, да хоть не ходи этим путем, так жалко.

— Вот в том-то и дело… — Помолчал. Потом: — Есть такая мысля, Михаил Семенович, бригаду тебе плотников собрать да вот до зимы таким бедолагам, как Полька, пособить чем можно. А? Как думаешь?

— Ну что, — сказал Пивкин, подумав. — Дело хорошее, я согласен, до зимы-то, правда, не много и осталось.

— Сколько успеете, потюкайте.

Тут они пришли в контору. Хотя мужиков набилось в правлении изрядно — сидели на подоконниках, вдоль стен на корточках сидели, но было удивительно тихо. В ожидании председателя курили махорку, переговаривались вполголоса друг с другом да искоса поглядывали на недавно прибывшего в Урань Борьку Качанова, так долго задержавшегося на Дальнем Востоке. Ребята и мужики строили на этот счет разные предположения, но сам Борис пока молчал.

Когда Лепендин вошел в контору, все зашевелились, и кто помоложе — поднялись на ноги, а другие так и остались, кто где был. На многих была солдатская одежда: обтрепанные шинели, кирзовые сапоги. И потому, может, Лепендин так сказал:

— Ну что, воинство, все ли собрались?

Загудели дружно, непонятно, и тогда Сатин за всех ответил:

— Кого вызывали — все.

— Дело вот в чем, товарищи, — начал Лепендин. — Очень нужна ваша помощь. Во-первых, нужно подготовить медпункт к зиме: поднять завалинку, утеплить окна, подвезти дров. Это раз! — И бросил на счетах костяшку. — Во-вторых, отремонтировать и утеплить жилища деда Тучи и Аблязовой Полины. Это два. — И опять щелкнул костяшкой. — Леса выделим, сколько можем, а вот с другим сложнее. Стекла, кирпичей, гвоздей пока нет.

Гул недоумения и смешки раздались в ответ на такие слова, но Лепендин не спешил их пресекать. Молодые парни, особенно же Иван Шанявай, вертели головами и старательно показывали свое изумление, пытались шутить, но мужики курили, опустив головы, не поддерживая этих шуточек. Сатин сидел неподалеку от Лепендина и тщательно разглаживал скатерку на уголке стола.

Наконец Лепендин глухо заговорил:

— Мы тут вчера на правлении решили, что на приобретение стекла и кирпича можно выделить десять пудов ржи и тонну картошки, но это надо ехать в Саранск, а вот гвоздей не обещаю пока, надо обходиться как-то самим.

— А как это «как-то»? — с вызовом спросил Шанявай из-за чужой спины.

— Не знаю, — спокойно сказал Лепендин. Потом поглядел на Пивкина. — Вот ваш бригадир, и дальше все вопросы прошу задавать ему… Михаилу Семеновичу Пивкину, — добавил Лепендин.

Мужики и парни уставились на Пивкина, будто сроду не видали его. И даже на вопрос Шанявого: «А как платить будут?» — не обратили внимания.

Один Борис Качанов был вроде бы ко всему безучастен — и к работе будущей, и к Пивкину, и видеть эту безучастность Лепендину было тяжелее, чем отвечать на вопросы Ваньки Шанявого.

Делянка, где был отведен колхозу лес, была в пяти километрах, и никто из мужиков особо и не рвался туда, потому что валить лес — не языком чесать у конюшни. Однако Борис Качанов первый вызвался ехать в лес.