Илья Девин - Трава-мурава

Бабушки Алды тоже нет — ушла убирать в школе, ведь она там работает уборщицей. И домовничают они теперь вдвоем: Витя и кот Филя. Кот Филя лежит на печи, и только глаза его зеленые посвечивают оттуда. Когда Витя оглядывается и видит Филины зеленые глаза, то ему совсем не страшно ждать отца и бабушку. А если сделается очень скучно и захочется плакать, то Витя залезает к Филе на печку, обнимает его, гладит пушистый живот, а Филя начинает громко мурлыкать, — бабушка Алда говорит, что это Филя рассказывает сказку. Бывает, что и Филя мурлычет громко, а плакать все равно охота. Витя и сам не поймет, почему так хочется плакать. Но тут всегда кто-нибудь и придет: или бабушка, или папа, или тетя, от которой пахнет молоком, и у нее еще такие большие и красные руки. Эта тетя всегда приносит молоко в ведерке, а когда берет Витю на руки, прижимает к груди и дует в шею и щекочет, то Вите кажется, что эту тетю он давно-давно знает и любит, а когда она уходит, то ему хочется плакать.

Еще часто приходит другая тетя, которую Витя не любит, потому что она ложкой открывает ему рот, считает зубы, смотрит в уши, а иногда прикладывает холодную трубку к Витиному животу. И руки у этой тети всегда почему-то холодные и твердые, и она никогда не щекочет Витю, не дует ему в шею и не играет с Филькой, а отец при ней почему-то молчит и как будто боится ее. Нет, Витя не ждет эту тетю и не любит ее нисколько. Но эта тетя Аня иногда приносит подарки: красную машинку, которая, правда, уже сломалась, кубики, а вот мячиком они с Филькой играют, хотя он тоже порвался в одном месте.

Бывает, отец берет Витю на руки и, пошатываясь, подносит к рамке с фотографиями и, тыча пальцем, спрашивает:

— Это кто?

Витя уже всех знает здесь и отвечает без запинки:

— Это бабушка Алда.

— А это?

— Это дедушка Иван, он умер давно.

— А вот это кто?

— Это бабушка Иваниха, она тоже умерла.

И знает Витя уже, что папка на этом месте всегда почему-то сожмется весь и дернется и скажет так горько и тоскливо: «Эх!..» А что это «эх», Витя не знает. Другое дело, когда он смотрит на маму, а толстый желтый палец отца скользит по стеклу, приближаясь…

— А это?

— Это… это мамка, — тихо скажет Витя, исподлобья глядя на маленькую, с белым уголочком фотографию. И добавит голоском тонким, как паутинка:

— Она совсем умерла?

— Совсем, — шепчет непослушным, срывающимся голосом Борис. А потом, постояв молча, показывает своим широким желтым пальцем:

— А это кто — знаешь?

Но как же не знать Вите это доброе лицо — ведь это тетя Груша, та самая тетя Груша, которая приносит молоко в ведерке!.. И всякий раз тут Вите кажется, что отец хочет что-то спросить у него, но только смотрит в его глаза и не спрашивает, не говорит ничего…

Витя дует на маленький глазок на обледенелом окошке, разгоняет лед, трет пальцем, но только приложится глазом, как стекло запотеет, и ничего тогда опять не видно на улице, — только темный и большой, как дом, едет воз сена по дороге, а кто за возом идет, этого не разобрать.

Но вот, однако, замечает Витя, как какой-то человек, шедший по дороге, свернул к ихнему дому. Может, бабушка? Нет, бабушка так не ходит, это тетя Груша так ходит!.. И Витя поскорей слезает с лавки и торопится навстречу тете Груше. Филька тоже не утерпел на печи — упал оттуда, как мешок: знает, что и ему в плошку молока нальют!

И верно угадали Витя с Филькой — это пришла тетя Груша! Сейчас она сбросит с себя фуфайку, поднимет на руки Витю и, обнаружив у него блеск под носом, сделает страшные и смешные глаза:

— Ой, да кака краса! Кака прелесть! — И мягкой чистой тряпицей крепко и небольно захватит ему нос. — Ну-ка, давай, не жалей, вот так!

Не успели Витя с Филькой напиться теплого молока, как явился к ним еще один гость: сельсоветский Егор. На нем была шинель, подпоясанная веревкой, серая солдатская шапка с облупившейся звездочкой, а на ногах были валенки, тщательно обитые голиком.

— Товарищ председатель послал меня за Борисом Ивановичем, — сказал Егор. — Дома он, нет?

— Да вы уж, дядя Егор, пройдите, посидите малость, — весело ответила Груша, закрасневшись от смущения еще пуще. — На улице-то, поди, холодно…

— Нет, сегодня не холодно. Градыцов десить, не больши, — сказал, упирая на «градыцы», Егор, зная, что такой ответ всем нравится, всем тогда хочется пошутить, обласкать Егора добрым словом. — Ну, двацыть, не больши… Борис Иванович дома? — снова вернулся к своему вопросу Егор.

— Нет его, я же тебе говорю, что нет.

— А где он? Товарищ председатель велел хоть из-под земли, но доставить Бориса Иваныча.

— А зачем он так понадобился?

— Не знаю, председатель мне никогда не докладывает, — пожал плечами Егор.

— Ох, и хитер ты, Егор! — засмеялась Груша и погрозила ему пальцем. — Знаешь ведь, не говоришь только, а, Егор?

— Не знаю. Мне председатель сказал: найди Качанова и Кержаева, и все.

— И Кержаева?! — удивилась Груша.

— Ага…

Когда Егор ушел, Груша села к столу, смотрела на Витю, пившего молоко из кружки, и думала: «Вот и ладно, вот и хорошо, и все хорошо будет…»

И правда, что же плохого могло быть у Груши или Бориса? Ничего плохого у них быть и не могло.

Борис шел в сельсовет уже без всякой надежды — поздно было, однако угловое окно светилось, словно и в самом деле там ждали его. Это еще больше удивило Бориса. Зачем он понадобился? Если по сельхозналогу что, так «предупреждение» приносят, а не вызывают…

И еще он больше удивился, когда толкнулся в сельсовет, а дверь закрыта. Он постучал. Послышались шаги и кашель Аверяскина.

— Кто там? — спросил председатель.

— Звал, что ли, Иван Филиппович?

— А! — обрадовался за дверью Аверяскин и загремел щеколдой. — А мы уж тебя и ждать перестали!

Когда вошли в накуренное помещение, то Борис увидел и Семку. Он, уже осоловевший, сидел, привалясь к простенку, с папиросой в губах.

— Давай сюда, — не то по-дружески, не то угодливо сказал Аверяскин, подвинув еще один стул рядом с Кержаевым. И, заговорщицки подмигнув, полез в тумбочку стола и выставил бутылку водки.

— Нужно немножечко того! — И сделал какое-то непонятное движение пальцами. — С морозцу, а!..

Кержаев с готовностью закивал головой, похвалил:

— Видал, водочка-то бутылошная!

— Это — по заказу, — похвалился Аверяскин.

— Так сказать, для начальства, — потер руки Кержаев.

А Борис почему-то растерялся. Он как-то вскоре после прибытия пил с Аверяскиным, но это было у него дома, а не здесь, не в сельсовете, не в рабочем кабинете. Нет, как-то нехорошо.

Аверяскин это почувствовал и успокоил:

— Не бойся, все ладом, понятно?

— А Егор-то где? — вдруг всполошился Семен.