Илья Девин - Трава-мурава

— Эти картины голода, смерти людей от крайнего истощения меня потрясли, — признался Петр Иванович. — И я подумал… Впрочем, — перебил он сам себя, — все это малоинтересная материя. Расскажите-ка лучше, Александр Сергеевич, о своей работе.

— Да что рассказывать… Вы бы вот весной к нам приехали, знаете, как в Урани весной красиво!..

— Да, да, Аня мне говорила.

— Приезжайте, правда, Петр Иванович! — упрашивал Щетихин Преснякова как отца родного и при этом с глубокой ненавистью глядел на лежавшего посреди пола кота Фадея.

В полдень Петр Иванович проводил Щетихина на вокзал к поезду.

На улице ослепительно ярко светило солнце. Таким оно бывает в ту пору зимы, когда люди вдруг замечают: «А ведь скоро и весна!»

Тихо стояли перед домами березки, словно выбежали со двора погреться на солнышке. Черные крапинки на их стволах резче выделились. Казалось, сама земля легко дышала в предчувствии ранней весны.

Молча шагали новые друзья по Березовой улице. Незаметно дошли до автобусной остановки.

Щетихин начал было еще раз благодарить Петра Ивановича и просить, чтобы он дальше не провожал его, но Пресняков и слушать не стал.

— Мне, кстати, нужно на станцию, и случай этот более чем подходящий, — с серьезным видом сказал Петр Иванович.

А тут как раз подошел автобус, и спорить было некогда.

Пресняков и на станции не торопился расстаться с гостем, хотя Щетихин и просил его ехать домой. Когда они ходили по платформе, к ним вдруг подошел парень с довольно помятой небритой физиономией и сказал:

— Здравствуйте, товарищ полномочный. Не найдется ли у вас закурить?

— Семен! — воскликнул Щетихин изумленно. — Кержаев! Ты чего здесь?

— Да так, — сказал парень, опуская голову. — Хочу вот податься…

— Куда это ты хочешь податься?

— Да куда-нибудь завербоваться.

— Это что же так?

— А чего тут делать, — сказал Семен.

— Как это что делать? — строго, по-командирски сказал Щетихин. — А в школе механизаторов я буду за тебя учиться?

— В какой такой школе? — Семен недоверчиво поглядел на Щетихина, а потом на Преснякова. Видно было, что Семен сегодня и не умывался и что в глазах плавает похмельная дурь.

— А в такой, — сказал Щетихин. — При МТС открылась школа, и я тебя записал. Тебе разве не говорил Лепендин?

Конечно, Щетихин никуда не записывал Семена, это он сейчас на ходу придумал. И, чтобы не дать опомниться Семке, он сказал:

— Вот Петр Иванович Пресняков, отец нашей Ани Пресняковой.

— Медички? — спросил Семен с удивлением, но теперь уже веря и в школу, и в то, что он записан. — Правда, похоже… — добавил он и вроде бы обрадовался даже.

А энергичный Щетихин не выпускал инициативы из своих рук, да и молчаливое согласие Петра Ивановича придавало его действиям решительность: накормил Семку в буфете, занял потихоньку у Преснякова денег и купил Семену билет — «до самой МТС!».

Уставший, изможденный беспутной жизнью Семен (ведь он, оказывается, уже месяц как ушел из Урани!), голодный, грязный, от этой заботы вдруг совсем обессилел и покорно ходил за Щетихиным, подчиняясь каждому его слову.

Подошел поезд. Их вагон оказался как раз против бронзового красноармейца с винтовкой, и когда стояли в очередь на посадку в вагон, Семен все задирал голову, разглядывал красноармейца в буденновке и спрашивал у Щетихина:

— А винтовка-то настоящая вроде или нет?

А Щетихин все приглашал Преснякова в гости, уверяя, что ему в Урани очень понравится.

— Передайте Ане привет! — попросил Петр Иванович.

Потом, когда поезд тронулся и Щетихин с Семкой махали ему в окно, он благодарно кивал головой и последним усилием воли сдерживал слезы, коря себя так: «Ну вот, совсем раскис! Не годится, не годится!»

А весна была все ближе. Прилетели первые грачи и на высоких вязах около правления устраивали гнезда. В полдень с крыш поднималась прозрачная дымка, — сохла на солнце прелая солома. Куры, стоя на одной ноге, грелись на солнышке.

Дороги не держали уже не только лошадь, но проваливались и под ногой пешехода.

С каждым днем воздух все больше и больше наполнялся запахами коры, соломы, талой воды, отпотевшей земли; все выше, чище и голубей становился небесный купол…

А когда всходит солнце над Ураньжайским лугом, над снегами, прихваченными утренником, все заливается розовым светом. Туман розовый, розовые снега, и кажется, что под первыми солнечными лучами розовый туман осыпается с легким стеклянным шорохом!..

И столько новых забот появляется у людей весной! Забот хоть и трудных, но всегда радостных, приятных, потому что весной пробуждается новая жизнь, новые надежды.

Уже третью весну встречает Аня в Урани. И все три входили в ее жизнь по-разному, хотя вроде бы и с одинаковой «весенне-медицинской» темой: убирать кучи мусора, помоев и отбросов, набравшихся за зиму, во дворах, возле крылец. Правда, в весенних уборках хорошо помогала пасха — к этому празднику деревня чистилась и мылась с особым тщанием. Но хорошо бы, внушала Аня, такую чистоту поддерживать постоянно. С этим все, конечно, были согласны.

Такие заботы лежали на Ане в первую весну, во вторую, и вот на пороге третья. Две первые весны прошли при Аверяскине, который, будучи председателем сельсовета, смотрел на Аню скорее как на помеху, чем на полезную работницу в Урани. Теперь же председателем в сельском Совете Михаил Семенович Пивкин — вот уже месяц, как его выбрали на этот пост. О делах его говорить пока еще рано, он только привыкает к новой должности, осваивается со своими правами и обязанностями.

В один из первых дней апреля Аня пошла в сельсовет. На крыльце, на солнышке, сидели монтеры в широких брезентовых поясах. Разумеется, не обошлось без шуточек и задираний, но тут на крыльце появился сам Пивкин, и шуточки стихли.

— Сейчас дозвонился, — сказал Пивкин монтерам. — Завтра будут изоляторы. — И к Ане: — Давай, Анна Петровна, заходи!

В конторе было все по-прежнему, все так же сидел с толстой цигаркой Захарыч и сортировал бумаги. Одна, правда, была новость: черная коробка телефона на желтой бревенчатой стене.

— Ну давай, выкладывай, — сказал Пивкин.

— Да все то же: воскресник бы надо организовать по уборке села, а то ведь не дворы, а свалки, — пожаловалась Аня. — Антисанитарное состояние ужасное, — добавила она для пущей важности.

Пивкин, значительно хмуря лоб, стукал по стеклу на столе карандашом. Кажется, он был чем-то недоволен. Вот как! Неужели в самом деле нужно жаловаться в райисполком? Однако совершенно неожиданно Пивкин сказал так:

— Согласен с вами, Анна Петровна! И попрошу вас для очередной сессии Совета приготовить доклад о санитарном состоянии села. И заранее приметьте, у чьих дворов наиболее грязно, и смело критикуйте, не бойтесь! Давайте готовьте доклад, а остальное я беру на себя. А по домам ходить и уговаривать — это не дело, несерьезно.