Василий Бочарников - Тропинка к дому

В доме, какую вещь где поставила, положила или повесила, там она и стоит, и лежит, и висит: стопка газет на столе, численник на стенке, полотенце на гвоздике, самовар у печи, сахарница с конфетами на тумбочке, плащ с резиновыми сапогами в сенцах, банки с молоком в чулане. Ни окурка в пепельнице, ни обгорелой спички. Самотканые дорожки в горнице, как расстелены, так и не стронуты с места.

Теперь в своей одинокой жизни она обходилась одной ложкой, одной вилкой, одной тарелкой, одной чашкой с блюдцем, хотя полная горка набита посудой. Уже не хотелось одеваться понарядней, покрасивей, хотя было во что; даже сон некому рассказать, как некому пожаловаться на усталость в руках и спине, на плохое настроение или погоду.

Одна… Порой реветь хочется. И ревела, умягчала душу бабьими слезами. И, когда одиночество особенно допекало, садилась писать письма дочери, сыновьям. Или шла на ферму задолго до дойки, всегда находилась работенка ее сноровистым рукам. Был телевизор, но она его не любила. Особенно молодых певцов, как они кривлялись перед микрофоном, силу некуда девать, словно напрочь забывали: вышел петь — так пой. Чтоб песня увлекала, знобила сердце, волновала до слез… Радио ей больше нравилось. Зимними вечерами слушает, слушает, забудется, уснет.

Легче всего на работе, на людях, даже легче постоянно вертеться по двору или копошиться в огороде, а как закроешь за собой дверь, так ты уже и одна. Дочка Сима в Красном, художник-ювелир, хвалят, это и ей, матери, дорого. Геннадий в Костроме. Этого, можно сказать, они с отцом сами спровадили в город, хватили лиха с пустыми палочками-трудоднями, досыта настрадались, вот и захотелось, чтоб у детей жизнь сложилась по-другому… А Коля на службе, тут уж ничего не сделаешь.

Он прав, прав тот голубоглазый студент, спросивший напрямик, куда же они дели своих сыновей и дочерей. Горькие слова, а ответ держать надо. Перед собой… Куда? Отправили по городам. То война обкосила деревни, то сами побежали из них, бросая родительские избы. Будто разум затмило людям. А кто же… кто же будет кормить эти города?

Третьего дня возвращалась Анна со Светкиным отцом Родионом Завьяловым с сессии сельского Совета, обсуждали работу магазина: один на семь деревень. И так наловчилась Лизутка Рассохина, заведующая, гнать план, что впрок снабжает жителей только одной водкой, забывая даже про соль, спички… Ох, попарили ее депутаты! И — поделом!

Родион, рослый, крупный, шагает вразвалку. Обогнули тропой картофельное поле, подошли к чистому сосновому лесу. Перед тем как нырнуть в лес, Родион притушил сигарету. Поинтересовался:

— Викторовна, как служба у Николая идет?

— Пишет, что все хорошо, вроде доволен службой.

— Кончает нынче?

— Ага.

— Не открывался: планы какие? Может, уже навострился в город?

— Коля? Коля деревню не бросит. Да и я, как мать, буду против. Ну, скажи: чего в деревне не житье? Всё есть… И для себя и для детишек. Только поворачивайся, не ленись.

— Это так. Сколько техники для поля. И все есть, что для жизни культурной нужно… А бегут, бегут, черт бы их побрал. Да и просто это стало. Демобилизовался — и дуй на все четыре стороны!.. Вот мы с тобой депутаты. Малого масштаба, сельского Совета. И решаем дела, значит, нашей местной жизни. Семи деревень, конкретней сказать. — Он раздвинул ветви ельника, пропустил ее вперед и, подлаживаясь идти рядом, продолжил: — Есть у нас известная на всю область Бычиха…» — Голос его накалялся, а рука отбивала каждую фразу. — Кузница сельскохозяйственных кадров. Так все считают. Из нее, как известно даже тебе, выходят механизаторы, да не какие-нибудь, а широкого профиля: он и тракторист, и шофер, и комбайнер, и слесарь… Олег Сорокалетов, мой Серега, твой Геннадий ее кончали. Там же им и аттестаты за среднее образование выдали. Не одна государственная тысчонка потрачена на нос. А он, выпускник этот, месяцок покатается на тракторе и — в армию. Ну, армии, конечно, такие парни нужны. Козыри! Хоть куда!

Вот он служит, а мы его ждем-поджидаем в колхозе-совхозе… Ведь и нам с тобой смена нужна? А?.. На всем готовеньком учили. А он отслужил действительную и — тю-тю… Как же так, Анна? Ведь кто-то должен сказать ему: «Стой, стой, товарищ! Погоди! За тобой должок! И немалый, если разобраться. А отработай-ка ты сперва те денежки, которые ушли на твое ученье. А уж потом решай, где жить-работать». Поняла?

Слушай дальше, — он забежал вперед и, преграждая ей путь, остановил ее. — Почему выпускник училища так уверен в себе, что его везде возьмут? Так у него же права — на вождение трактора, раз, на вождение автомобиля, два… А, по моему разумению, права эти должны остаться в совхозе-колхозе. А для армии… для армии справки хватит. Да, да, хватит. Тут и армия должна быть заинтересована, чтобы наш человек, да к тому ж еще и наш должник, вернулся к нам.

Подсчитал я, — горячился Родион, — что за последние три года из деревень нашего сельсовета улизнуло таким-то путем двадцать три молодых механизатора. И спасибо не сказали на прощанье. И никто про то ни гугу. Будто так и нужно… Теперь другое. Из выпуска этого года осталась горстка девчат, и с ними, как ты знаешь, моя Светка. И что же? Диво дивное: их на руках носят, форму выдали, портреты в газете напечатали. Герои!.. Да погодите хвалить за три дня, похвалите через три года! Вот тогда видно будет, кому медаль, а кому пендаль. — Он вытер пот с лица, хотел закурить, но скомкал сигарету и продолжал: — Давай-ка, Викторовна, мы поднимем этот вопрос снизу, у себя на сессии… Не сейчас, после уборочной. Я выступлю, ты выступишь! Поняла? Но — честно: скажешь, что вот твоего Геннадия совхоз обучил, а он после армии махнул в город… Тоже, видишь, свой должок не отработал.

— Сказать-то скажу, да не больно я речиста.

— А как скажется, так и ладно.

Они неспешно шли леском, и Завьялов развивал свою мысль дальше:

— Я в Бычиху съезжу, с двумя-тремя беглецами в городе повстречаюсь, не всем же им там — мороженое с пирожным, и скатерти-самобранки, ручаюсь, не у всех, иные, может, и вернулись бы, да стыдно… Словом, сделаю полную разведку… Теперь каждому ясно: всем миром нужно поднимать сельское хозяйство. Ну, куда годится: идет посевная, каждый час дорог, о дне уж и не говорю! — тракторист поругался с бригадиром, из гонора подает заявление, и его отпускают. А ведь это — дезертирство!.. Так хозяйствовать нельзя! Вот и давай поставим вопрос на сессии. Иван Саввич поддержит нас. Уверен.

Ее муж, Ефим Мукасеев, умер прошлым летом. Умер в тихонов день: глохли, тишиной настаивались леса, опушки, береговые ивняки, птицы спели все свои песни, угомонились; лето въезжало в спелое желанное раздолье; по всей округе закипали горячие сенокосные деньки. Тут уж не зевай, разворачивайся сам, а коли есть подмога — вызывай. Анна написала короткие приказные письма Геннадию и Серафиме — непременно быть в субботу и воскресенье в родной деревне.