Василий Бочарников - Тропинка к дому

Нет, не послушал. До последнего дня бегал в санаторий, к чужому огню.

На проводах никто из них не был: ни Кирдякова Нинушка, ни Зинаида. И после в солдатских письмах домой Николай ни разу не проявил интереса ни к одной из подруг. И она была благодарна сыну за это. А сама ночами мечтала: «Вот бы помириться ему с Нинушкой да по-хорошему довести дело до свадьбы. И зажили бы… И детей нарожали бы…»

Случалось, в магазине, в деревне, реже в конторе, встречаться с Ниной, здоровались, перекидывались словом-другим, девушка была приветлива, никакой отчужденности не выказывала, но и интереса к Николаю и его армейской службе не проявляла. Конечно, обидел. Конечно, обиделась. Мать не проведешь.

После этих встреч ее охватывало беспокойство. «Почему, — спрашивала она себя, — ну, почему люди простую, понятную жизнь вдруг сами легко ломают, все перевертывают и все страшно усложняют? И мучаются потом, страдают, злятся, ищут виноватых? — и не находила ответа на свой же вопрос.

Нынешней весной какой-то лесоруб из Кадыя скоро умыкнул Зинаиду из санатория. Анна облегченно вздохнула: выдернулась из сердца заноза сама собой; поспешила поделиться этой новостью с сыном. Письмо писала дня три: словечко к словечку прислоняла. И в нем же, не без умысла, сообщила и о том, что Нина Кирдякова — вот умница-то! — закончила дошкольное педучилище.

Николай писал, что служба идет нормально. Его год уволят из армии к Октябрьскому празднику. А о сердечных делах — ни словечка. Наладил он мостик к Нине или нет, тяжела или безразлична ему потеря Зинаиды — про то сама думай и понимай как знаешь…

Ярое солнце лилось с чистого высокого неба, лаская землю. День молодецки разгулялся, в огороде млел всякий овощ, каждая ягодка, пахло укропом, огурцами, спелой клубникой, яблоками. Щурясь, вскинув голову, Анна поджидала гостью, а во дворе, обалделые от радости, что могут уже петь, драли горло петушки-сеголетки, у всех, будто льдинок наглотались, голоски сиплые, простуженные.

— Здравствуйте-е, тетя Нюра-а! — улыбчиво, весело поздоровалась Нина; тревога отхлынула от сердца, Анна быстро шагнула навстречу, распахнула перед гостьей воротца.

— Здравствуй, Нина, здравствуй, — приветливо ответила. — Заходи, заходи, очень ты меня обрадовала, что наведалась. — Обняла девушку, провела в огород, вернулась закрыть дверцу, утешно думая про себя: «Веселая, значит, с приятной вестью». Молодухой метнулась к дому, подхватила легкую некрашеную скамейку, еще вчера приготовленную для сбора вишен, поставила в холодок под яблоню.

— Иди сюда, садись.

— Я ничуточки и не устала, тетя Нюра. — Нина поправила прядку волос. Красивые у нее волосы. Мягкие. — Вы сами садитесь, ведь с дойки, устали, — носком розовой босоножки вычертила на земле дугу.

Анна присела на кончик скамейки, взяла Нину за руку, посадила рядышком с собой. Не выпуская маленькой крепкой руки, спросила:

— Моей тропкой шла, стало быть, с фермы?

— Ага. Я с папой приехала. И вот заглянула к вам. На несколько минуток. — Она достала из карманчика распечатанный конверт и вынула из него фотографию. Улыбнулась лицом и глазами: — Узнаете, тетя Нюра? — и протянула фотографию Николая.

Анна все поняла. И обомлела: «Помирились… Господи… Помирились… Иначе бы и не сидела тут… И вот ведь какой Ерш Ершович: матери… родной матери ни словца… Да ин ладно». Она приняла фотографию, откинула на вытянутые руки, так лучше видела, вгляделась в солдата: родной, чуть продолговатый овал лица, крепко сомкнутые губы, острый подбородок, темные глаза, опушенные ресницами. Скажи, как живой. «Коленька-а, сынок», — всплакнуть бы, и слеза уж близко, долгим-долгим вздохом сказала все… Возмужал. Фуражка со звездой чуть сдвинута набок, френч с черными петличками, на которых вперекрест легли стволики пушек, знала уж: ракетные войска; на груди три каких-то значка. Раз приколоты — в поощрение… Как она соскучилась по этому дорогому лицу! Как хотелось, чтобы он вдруг встал тут вот, перед ними, и заговорил… Одного слова хватило бы…

Понимала ли Нина, какой радостью наполнила она сейчас ее душу? Наверное, понимала, потому что ждала, пока мать, не унимая слезу, разглядывала фотографию сына. Наконец она протянула ее Нине:

— Тебе прислана, возьми.

— Это вам, Анна Викторовна, вам. А у меня своя…

— Своя?

— Ну да, своя. Точно такую же фотографию Коля прислал и мне, — показала и скоренько спрятала в конверт.

Не раскрыла тайны, что же было написано рукою сына на обороте той фотографии.

— Спасибо, дочка, — тихо, скрывая дрожь в голосе, сказала Анна.

Теперь все-все ей открылось: полное примирение! Как она этого желала! И, видно, ее святое материнское желание каким-то образом помогло им. В это она верила… Как была дорога ей сейчас эта девушка. Чистая душа! И она, мать, поверила ей теперь до конца: такая, если полюбит, так навечно.

— Так, значит, Сергей Прокофьич на ферме?

— Да.

— Это он приехал лечить корову Варвары Сорокалетовой. Ведерница. Моей Черемухе не уступает… О-о… здорово ногу рассадила. Бутылочным стеклом. За лето седьмая корова порезалась. И всё туристы, окаянные. И когда поумнеют только. — И повернула разговор: — Слышно, Нина, ты в конторе не работаешь? Ушла?

— Да, в детском садике теперь. Воспитателем. В старшей группе.

— И где же лучше? — Анна Викторовна, полностью успокоившись, только теперь рассмотрела ее глаза: мягкие, светлые, серые, с едва заметной зеленоватой поволокой.

— Конторская работа — стул, стол. Чего заманчивого! Там — счеты-костяшки… цифры, — облизала ровные губки, — а в детском саду-то я с ребятами вожусь… Знали бы вы, какие выдумщики. Вот вчера… прибегает Костик Сорокалетов и говорит: «Нина Сергеевна, какая у меня ракета! Пойдемте, покажу». Иду, думаю, какую-то необыкновенную игрушку купил сыну Степан. Приводит меня к песочнице… «Ну, показывай». — «Вот она!» Вы думаете, там ракета была? В ворошок песка воткнут колышек. Вот и все. А для него — ракета. И он верит в это. И может всем рассказать, что его ракета летает…

Анна слушала ее с интересом, поддакивала, одобрительно качала головой.

— Они у меня и дежурят в столовой: тарелки, ложки, вилки, хлебец разносят… — Всплеснула руками: — Даже сказки сами сочиняют!

— Нина Сергеевна, тут у нас доярки и все деревенские новостью всполошились: в какие-то экскурсии стала ты возить детей. Правда это?

— А-а… Правда, правда. Так ведь они хоть и маленькие, а знать хотят, где живут сами, где работают их папы и мамы. А с чего началось? Пришла я к директору совхоза, так, мол, и так, Иван Саввич, мне сегодня автобус нужен. Он долго глядел на меня, ничего не понимая, потом спрашивает: «Зачем?» — «Детей из нашего детсада, старшую группу, на экскурсию повезу». — «На экскурсию? Да у нас… уборочная!.. Ты об этом подумала?! Иди, иди, некогда мне, сводку буду передавать в район».