Василий Бочарников - Тропинка к дому

— За работу, — и подмигнет, теплой рукой потреплет холку.

Однажды заболела кобыла Рона, и не на чем было привезти картошку на лосеферму. Привалов наведался в Медвежий лес и не нашел лосей, выбрался на покшинский взгорок, прислушался, посвистел, покричал: «Малыш! Малыш!» Обдул грудку сахара от табачной пыльцы. Подождал, зябко ежась от холодного осеннего ветра-листодера. Услышит или нет Малыш? Весной и осенью, привык уже к этому, любят лоси скитаться, бродить по лесам, пустошам, покшинской пойме и болотам. Видно, чуют большие перемены в природе, и лосиное сердце, отвечая зову предков, бьется мятежно и гонит, гонит лося куда глаза глядят.

Затрещали кусты, прибежал Малыш, угощение принял.

Сказал боцман лосю:

— Будем работать. Давай-ка, браток, покажем, на что ты способен. — Надел уздечку с поводьями и повел к овощехранилищу.

Получил картошку и первым делом угостил Малыша. Лось хрустел картофелиной и глядел, что делает хозяин. А хозяин рассыпал картошку из одного мешка в два мешка. Мешки получились неполные, разделил их пополам, чтобы лучше провисали на лосиной спине. Похлопал Малыша по морде, потрепал по холке и вскинул мешки на спину. Лось нервно переступил ногами, но Привалов тут как тут:

— Что ты? Малыш? Велика ли, дружок, ноша в шестьдесят килограммов? Да ты при твоей богатырской силе двадцать — двадцать пять пудов запросто свезешь! И пудов десять — двенадцать, конкретно сказать, — это для тебя не тяжесть! Снесешь!.. Надо, Малыш! — погладил лосю верхнюю губу. — Кто сказал, что лоси — бездельники? Да лоси, я это по тебе, брат, сужу, — ра-бо-тя-ги! — взял в руку поводья, усмехнулся: — Одного не разумею пока: с какой командой мне, моряку, к тебе обращаться прикажешь? Ведь не понукнешь же «но». Ладно, не будем обижать коня, и так он обижен. Свое придумаем, — он потер щеку, поморгал белесыми ресницами и вдруг обрадованно стегнул себя руками по бедрам: — А если так: «ло»? Чисто, звучно. Подходит, Малышок? — И подал рабочую команду: — Ло!

Лось повиновался.

Со стороны поглядеть на такую картину, да незнающему, — можно ахнуть, не померещилось ли? Не от лешего ли все это? Впереди шагает человек и ведет за поводья лося-великана. Рога лопатистые, уши — меховые рукавицы. А на спине у лося два мешка с картошкой… Как рванется лось, как вырвет поводья, как стряхнет разом мешки со спины и — в леса, рядом же они, — и был таков. Ищи-свищи ветра в поле. Эка, до чего, непутный, додумался — дикаря обротал! Тысячи лет никто не мог приручить сохатого, а тут нашлись, объявились какие-то умники: «Лося сделаем домашним животным! Исправим ошибку веков!» Как бы не так! Сколько волка ни корми, он все в лес глядит. Так и лось. Чем вы его привяжете к себе? Кормом? За эту веревочку корова привязалась, сама пришла к человеку и попросила: выручай. Выручил человек корову — зимой где корму сыщет? А лось: для него везде корм припасен — зимой ли, осенью ли, не говоря уже о весне и лете. Ему совсем не нужно сено. И солома. И силос. И концентраты. И разные сенажи. Ничего, ни грамма не просит он корма у человека! Все сам себе добывает: завтрак, обед и ужин. А завтрак, обед и ужин лося поистине великанский: сорок килограммов веток, листьев, коры деревьев, травы умнет. Вот он какой, лось! К лесу он был привязан из века в век и лесу не изменит. Никогда!

На это лосевод Привалов (а моряк, заметим себе, трепаться не любит) отвечал бы скептику так: «Мы лося привораживаем лаской. Любовью. А на любовь, говорят, приходит все. Все-все приходит на чистую да горячую любовь. Мы с товарищем Михеевым за то, чтобы к лосю относиться, как к другу. Это понятно? Как к другу! Пусть он позже других животных пришел к человеку, не он в этом виновен. Мы, люди. Это наш новый друг. А что касается привязанности лося к лесу, то мы не отнимаем у лося его лес: гуляй себе на все четыре стороны. Наш лось домашний, но он свободный. Это он ценит. Это ему нравится…»

А Малыш между тем с ременной уздечкой на горбатой морде доверчиво шагал за Приваловым, на крутых лосиных боках покачивались два мешка картошки.

У фермы им повстречался Михеев.

— Ого! Наш Малыш делает успехи. Несомненные успехи! — Михеев от волнения снял кепчонку. — Гляди, Привалов, скоро и поедем. На лесовике, а?

— Стараемся, — скромно отвечал боцман.

И настал этот день, «день дерзости невероятной», как после сказал о нем сам Привалов. Принес он на лосеферму седлецо легкое, байковую попонку, а точнее сказать — старое одеяльце своей младшей внучки Любаши, поразговаривал с Малышом, обласкал и приладил седлецо лосю на спину, подпоясал подпругой могучий корпус лесовика, закинул поводья на шею, стремена поправил, чтобы шлеи-спуски лежали плашмя, а не становились на ребро, и приготовился сесть в седло.

Ездил Привалов мальчонкой на конях без всякого седла или на старом ватном пиджаке, перепоясанном чересседельником, но давно-давно это было, и все ощущения верховой езды забылись. Море погасило.

Лось — здоровяк, иного коня повыше, да и годы не дозволяли Привалову поставить левую ногу в стремя, придержаться на мгновение левой рукой за луку и молодчиком-соколиком взлететь в седло, гикнуть, дернуть поводья и с ходу пустить своего рысака в галоп.

Рысак… Да от этого рысака ожидай всякого: взовьется свечой, скинет седока и отмашисто лягнет задней ногой — получай, наглец, за свое надругательство над вековой лосиной гордостью… Шишкой не отделаешься, нет, рёбра может знатно-памятно пересчитать. Или понесет. И будет нести тебя до тех пор, пока не свергнет с себя. Попробуй, останови, когда лосиная ременная уздечка и без удил, и без трензелей и никаких, разумеется, шпор на старых флотских ботинках.

Привалов избрал древний, проверенный еще в детстве способ забирания на коня; этот способ хорош тем, что надежен; подведи коня к высокой точке опоры и преспокойно залазь — с завалинки, с телеги, с пожарной бочки, с крыльца. На лосеферме — не в деревне: большого выбора не было, и боцман, опять же обласкав лося, подвел его к смолистому сосновому пню, залез на пень, прощальным взором окинул сперва родную лосеферму с березовым и осиновым леском, потом картофельное поле и крыши родной деревни и — была не была — залез в седло, но так неловко, что черная форменная фуражка с «крабом» свалилась. Успел подумать: «Дурная примета». Но отступать уже было поздно.

Лось качнулся, удивленно переступил с ноги на ногу и, когда дядя Костя чмокнул и задорно огласил: «Ло! Вперед, Малыш!» — рысак не шевельнулся с места, а повернул голову с озабоченным взглядом: дескать, ничего не понимаю — зачем моему другу взбрело в голову забраться на мою спину, так высоко? Что он там, спрашивается, не видал? И как я решусь теперь сделать хоть шаг вперед, чтобы не уронить его.