Василий Бочарников - Тропинка к дому

Все эти лосиные справедливые сомнения, разумеется, остались без ответа. Боцман похлопал ладонью по спине Малыша, дернул за поводья. Не помогло. Потянул поводьями — то же самое.

— Слезай, моряк, со своего корабля на сушу. Приехали, — сам себе сказал лосевод и засмеялся. И слез, что же прикажете делать? Погладил лосиную голову, приговаривая: «Чего, Малыш, растерялся?»

Привалов провел лося по кругу под уздцы и вернул на исходный рубеж, к сосновому пню. Поправил фуражку, сел в седло, тронул поводья. Лось сделал несколько шагов, боязливо угибаясь.

— Славно, Малыш! — вскричал обрадованный боцман и, забывшись, на каком он рысаке, двинул жесткими каблуками под лосиные бока. Лось вздрогнул от неожиданности и рысью понесся в лес, выбирая места погуще, так что Привалов еле удержался в седле. Ветки хлестали наездника по лицу, царапали бока — пришлось прижаться к лосиной холке. А Малыш нес и нес Привалова во всю лосиную прыть, пока не врезался в еловую густель, — боцмана сорвало с седла.

Лось не ушел далеко. Разгоряченный бегом, шумно дышащий, он вернулся к своему другу и глядел на него, поверженного, словно спрашивал: «Мы с тобой давно знаем друг друга и доверяем друг другу. Зачем же тебе понадобилась такая ненужная и опасная игра?»

— Ух ты-ы! — поднялся Привалов, поглаживая бока и колени. Темные глаза его светились радостью. — Ух ты-ы! Здорово! Начало положено! Молодец, дружок!.. Теперь мы с тобой, Малыш, выйдем за изгородь и попробуем пробежаться-проехаться по дороге — раз, по луговине — два. Не возражаешь? Только остынь. Угощайся вот хлебцем…

На втором испытании присутствовал Михеев.

— А то, может, сядешь, конкретно сказать, ты, Павел? — подзадоривал Привалов своего дружка, кивнув на оседланного лося.

— У тебя опыт, зачем же отнимать мне у тебя первенство. В истории лосефермы так и будет записано: первым оседлал лесовика-лося Константин Макарыч Привалов… Давай, давай. Я — после. — Михеев улыбнулся в светло-рыжую бородку, которая никак не шла к его загорелому лицу, придержал лося за уздечку, пока дядя Костя усаживался, крикнул: — Старт разрешаю!

Лось прытко понесся по тропе, но вдруг он круто развернулся и, вопреки командам и усилиям моряка Привалова, полетел к изгороди, к родному лесу.

Чем ближе надвигалась изгородь, тем убыстрялся бег большого и красивого лося. Не видел ни дядя Костя, ни лось, как в них целится и щелкает фотоаппаратом Михеев, то приседая к земле, то вскакивая. Лось на полном ходу подкинулся и в великолепном прыжке взял барьер, недоступный ни для одной скаковой лошади мира. Казалось, ему ничего не стоило оторваться от земли, взлететь вверх и, оставив под собой изгородь, опуститься на землю далеко за нею. Лось не оплошал. Оплошал боцман. Ведь он и думать не думал, что езда предстоит ему не простая, не равнинная, а с барьером! Удержись Привалов в седле, на спине необъезженного лося, его можно было бы поздравить с мировым рекордом. Но он не был готов к этому, и, когда лось-ветер, лось-стихия уже приземлялся на «своей территории», на территории лосефермы, боцман, вылетев из седла при толчке, продолжил полет, который, к счастью, завершился в ольховых кустах.

Михеев вел друга под руку к домику и страстно говорил:

— Ни ты, ни лось не виноваты. Это было бесподобно. Ты знаешь, Привалов, я схватил своим «кодаком» этот кадр — твой прыжок на лосе через изгородь! Великолепно! Я потрясен! Теперь мы можем смело мечтать: лось повезет человека и в седле, и на санях, понесет вьюки. Лось — вездеход. Ему не страшны болота, лесные дебри, снежные заносы. Этот великан, представляешь себе, будет другом геологов. Вместо лошади, которую в тайге нечем кормить и которая вязнет в топких местах, пойдет лось! Он-то найдет корм, он-то везде продерется.

— Чего ты меня, как барышню, под руку буксируешь! — покосился на своего начальника Привалов. — Я ведь ничего. Жив, здоров, готов к выполнению нового задания.

— Поздравляю, Константин Макарыч, с только что одержанной победой, — Михеев схватил и затряс руку моряка. — Пусть это победа местного значения, но мы-то с тобой знаем, как она важна!

Привалов скрывал, что растроган:

— Похоже, что ты меня уговариваешь, Михеев, верить в лося! А я верил, верю и своей веры в лося не изменю, конкретно сказать…

Желто-сиреневая тропинка струной простегнула картофельное поле. По этой тропинке и бежала Любаша на лосиную ферму, защемив в пальцах белый квадратик.

У прясла крикнула:

— Дедушка Константин, тебе-е письмо-о… Иди скорее… Письмо тебе-е… Почтальонша передала, — Любаша уже хотела перелезать через изгородь, но из лосятника в этот момент выглянул дед в длинном брезентовом фартуке и очках.

— Погоди малость.

— А мне можно к тебе?

— Побудь там, я копыта у лосихи обрезаю.

Спустя десять минут дед и внучка сидели на лавочке в тени под березой возле дома лосеводов; Константин Макарыч читал про себя письмо.

— Угу… Доброе письмецо ты мне принесла. Спасибо.

— А в Чухломе у тебя кто?

Крупными пальцами дед осторожно, уважительно расправил матросский воротник на платье внучки, вздохнул:

— В этом платье от тебя морем пахнет. Или я обманываюсь?

— Его папа в Амстердаме купил. Морем вез. Может, оттого и пахнет морем, — серьезно ответила она, подняв на деда светло-голубые глаза. — Кто в Чухломе-то?

— Лесник Булыгин, Сергей Николаич. Добрейший человек. В письме спрашивает про свою крестницу Снегурку. Приехать сулится.

— Он ее знает?

— Он ее спас.

— Снегурка… Это ведь у нее на верхней губе родимое пятнышко? У нее? Деда, расскажи про Снегурку, — обрадованно привскочила Любаша.

— У каждого лося, детка, тоже своя биография. Я их записываю в свой вахтенный журнал. Так вот про Снегурку… Не каждый лось на самолете летал и на такси катался. А Снегурке довелось…

Значит, дело было так: за Чухломским озером обходил свой лес Сергей Николаич Булыгин. Весна. Птахи разные поют. Цветы кругом. А только он не отвлекается, каждое дерево видит и понимает. Вдруг слышит: в молодом ельнике кто-то жалобным, гаснущим голоском постанывает. Раздвинул колкий лапник, а там бурый комок. Ворочается комок, а крупные глаза, смоченные слезой, тревожно-пронзительные, жгучие, так сразу и заставили человека отступить назад.

Долго стоял лесник, поджидая, не объявится ли мать. Мать лосенка не приходила. Тогда он решил сам найти ее… В сотне шагов от лосенка увидел примятый куст, клочки шерсти на земле и пятна крови. И еще — отпечатки резиновых сапог. А за кустом поднял войлочный пыж — застрелили лосиху. Заныло сердце у лесника: никогда не дождаться лосенку матери. Осиротили, изверги. На смерть обрекли… Что бы ты сделала, Любаша? — обнял дед внучку.