Василий Бочарников - Тропинка к дому

Лось… Разве есть другой такой красавец в наших лесах, как лось?! Нет, Роберт Алексеич, нет ему равных! Или не так? И что же мы, люди, до последнего времени знали о нем? Мальчишку спроси про космос, ракету — все расскажет тебе: какая она, космическая ракета, с какой скоростью летит. А лося тот же мальчишка в глаза не видывал, слыхом не слыхивал. Лось для него — это что-то из сказки. Да что мальчишка! Любого из нас спроси: что он знает про лося? Мясо вкусное — раз, шкура на меховой пиджак годится — два, рога на вешалку да на ручку ножика — три. И все. Да еще тут же его в губителя лесов причислит. Такого же злого губителя, как ветролом, как огонь, как короед. — Привалов, сокрушенно покрутил головой. — Отсюда клич: бей лося! Бей, не жалей!

Потребовалось несколько тяжких вздохов, чтобы боцман снова продолжал.

— И били. Били… Я вот в ученой работе Михеева вычитал: в Сибири на камнях нашлись рисунки. Еще человек бронзового века оставил те рисунки: бегут, значит, лоси с коронами рогов на головах, как есть живые, а охотник на коленях — понимаешь, на коленях! — и молитвенно тянет руки к ним. Сразу видно: за священное животное почитал лося.

А потом все круто переменилось. Эх, и досталось же сердяге-лосю от человека! В той же диссертации Михеева — толково, скажу тебе, написал, молодец, оно и понятно: любишь, так найдешь слово, — вычитал я, как из века в век истребляли лося: и стрелой, и копьем, и ружьем, и ямой-ловушкой, и петлей.

Ради забавы цари устраивали охоты на лося. Вот как по летописи было: в 1593 году под Москвой на царской охоте за два дня повалили сто двадцать одного лося! По-другому сказать: выбили четыре наших Журавкинских лосиных фермы! Ну, не браконьеры цари-то, а?! У одного из тех поверженных лосей охотники увидели рога о двадцати двух отростках каждый! Даже Михеев таких сохатых не встречал.

И рядовые охотнички старались, в нашем Ветлужье били за год по двадцать пять лосей. Собаками травили в мартовский наст. В весеннем снегу лось грузнет, а пса тот снег держит.

А потом вспыхнула вредная мода на лосины. Слыхал ты, что это такое? Не слыхал. А «Войну и мир» Толстого читал? Там царь Александр I выезжает на коне в белых, атласно-светящихся лосинах. Штаны в обтяжку из лосиной кожи — вот что такое лосины. И эта заразная мода в царских кавалерийских войсках держалась аж до самой Октябрьской революции. А сколько лосиной кожи шло и на ранцы, и на ремни, и на лошадиную сбрую! Охотники додумались лосиной шкурой лыжи подбивать — скользят легко, в гору отдачи не дают.

Ох-хо-хо! Горька же была жизнь лося. Первый его враг не медведь, не волк, не голод и болезнь — человек. Сторонился его лось и не доверял. И правильно делал, если рассудить. Лось все перенес. И выжил. Лося спасли проворные ноги: и по снегу пахал, и по трясине мчался; спасли чуткие, как радар, уши; спасли острые лесные глаза. Спас простой лесной корм: ветки деревьев, листья, кора. Хитрость спасла: знал, где ходить, где пастись, чтобы пореже встречаться с человеком. Знал лесные законы: что схватить в рот на бегу, когда тебя выследили и гонят и час, и два, чтобы силы прибавить; в каком ручье попить, в каких крепях укрыться.

А мы и доселе бьем лося бездумно, бьем, вместо того чтобы сказать спасибо лосю за то, что выжил, что трубит в наших лесах, показывает в своем беге все прошлые века… Так и напиши, слышишь? Постой, — впервые изумился Привалов. — Я тебе рассказываю, а ты посиживаешь и ничего не записываешь. Как же потом-то?

— Не беспокойтесь, Константин Макарыч. Все запомню, — улыбнулся Роберт. — Я напишу свой очерк тут, в Журавкине, дам вам прочесть и, если вы дадите «добро», тогда и напечатаю.

Да, так вот: выжить лось выжил, а к человеку не пришел. И ни на вершок не приблизился. Не сумел он его ни приручить, ни приласкать, ни обмануть, как других животных — корову, к примеру, овцу, лошадь. Хотя пытался. В той же рукописи Михеева сказано и об этом: еще при Иване Грозном на лосях царскую почту возили, а в Сибири в семнадцатом веке удальцы на лосях ездили. Да вот не привилось…

После молчания, он спросил:

— Слыхал, что Михеев диссертацию поехал защищать?

— Слыхал.

— Как думаешь, защитит?

Роберт кивнул головой:

— Обязательно. Сейчас к природе поворот.

— Ну, спасибо…

Близко треснули сучки, зашелестели потревоженные ветки, кто-то хозяином, не остерегаясь, ломился напрямик.

— Свои, свои, — успокоил гостя Привалов. — Кажись, Малыш.

Лось, здоровенный и красивый, выступил из лесу, сразу загородив собой проход между двумя соснами. Малыша привлек голос хозяина — так можно было истолковать его появление. Или он пришел, чтобы напомнить о себе: я здесь, я пасусь; или чтобы услышать свое имя из уст человека, или чтобы жесткая рука провела по загривку, располагая к себе; шлепнула по боку, почесала щеку.

— Что, Малыш? — Привалов обернулся, шагнул навстречу, голова лося легла на его плечо. — Наш первенец. С него и началась наша ферма.

Между лосем и человеком было полное и серьезное доверие. Всем своим видом лось как бы говорил: «Не знаю, как оно было раньше, но человек, такой, как мой Хозяин, лосю совсем не страшен. Наоборот, он его друг. Большой друг. Сколько я ни помню своего Хозяина, он добр, откровенен, умен, по-приятельски внимателен ко мне».

Так стояли они: лось и человек.

Если бы эту картину видела мать Малыша, крупная светло-серая лосиха, она была бы потрясена. Ее сынок подошел к человеку — подошел первым! — и положил ему на плечо голову, а человек гладит его подшеек и говорит какие-то ласковые слова. Неужели она не передала его крови беспокойство предков-лосей при встрече с человеком? Как могло случиться такое? Она — дикая, гордая, свободная лосиха, а ее сын — прирученный лось?! Какая ужасная и скорая перемена! В ее родовом колене! «Ты предал лосиное племя. Позор. Ты уже не лось. Коровья кровь течет в твоих жилах», — вот каким жестким упреком могла бы разразиться мать Малыша, увидев эту картину.

На это сын мог бы ответить ей так: «Когда я только родился, ты оставила меня возле елки и ушла. Мне было страшно и голодно. Я ждал утро, день, ночь. Еще утро. Ты не приходила. Уже голова моя не поднималась, и голос погас. Ворон сел на дерево, чтобы выклевать мне глаза. И тут пришел он, человек. Он напоил меня молоком, укрыл и согрел своей одеждой. Он принес меня в свой дом. Я ждал тебя. А тебя не было. Он заменил тебя. Он — мой друг. Я поверил ему навсегда: это свой».

Лучи солнца медленно рассеивались по поляне, в тени под соснами — лось и человек. Неужели все это наяву? Как необычна и прекрасна эта встреча в лесу человека и лося. В ней открывалось что-то древнее, волнующее, радостное…

Рука человека легко и бережно скользит по неохватно-могучей лосиной груди, а лесовик доверчиво трется шеей о плечо, тычется вислой губой в щеку. «Сколько неожиданного, удивительного дал этот век!»