Василий Бочарников - Тропинка к дому

— Где же это? — повернул голову Привалов.

— Далеко. На Шпицбергене. Может, слыхали?

— На Шпицбергене?! Как же! Его наши поморы Грумантом называли. — Привалов, оживляясь, сел. — Море Баренцево… Гренландское море… Эхма, даль-то какая! Чего тебя носило туда?

— Ездил смотреть на овцебыков. Канада дарит нам овцебыков, на Таймыре разводить будем, вот я и ездил глядеть, какие они.

— Так-так, — удивился Привалов. — Значит, на Груманте побывал? Ну, и какие же они, овцы-быки?

— Роста невысокого, лось против них Гулливер, но страшно-о мохнатые, шерсть космами свисает. И сильные. Волк — не подходи!

— Морем плыл, Роберт Алексеич, или… — Привалов шумно вздохнул, показав рукой на небо.

— Морем. Туда и обратно на ледоколе.

— Ну, и как оно… море, конкретно сказать?

Роберт пожал плечами:

— Студеное, ледовое… Обыкновенное, Константин Макарыч.

Слово «обыкновенное» прозвучало как-то неожиданно и нарочито-буднично. То ли Роберта Галина Николаевна подучила, то ли он сам смекнул, как лучше подкатиться к боцману Привалову, — ни от чего тот не заводился так сразу и горячо, как от моря. Знать, всегда оно жило в сердце моряка, даром что давненько разлучился с ним.

— Море обыкновенное?! — изумился Привалов и встал на колени, сердясь, сгреб бушлат, встряхнул и повесил на сучок сосны. — Море обыкновенное! — почти вскричал он. — Ха-ха… Тридцать годов служил ему и не знал, что оно обыкновенное! — врезал ладонями по бедрам. — Чего же оно мальчишкам снится? Чего они бегут из дому к черту на кулички? Обыкновенное! Так можно дойти до того, что и лес обыкновенный, и земля обыкновенная, и космос — обыкновенный. Нет, Роберт, нет, дружище. Море — это всегда море, простор душе. Я, если хочешь знать, и сейчас в море, и сейчас плаваю… Погоди, объясню. Плаваю со своим старшим сыном Николаем, капитаном рыболовного сейнера «Шторм», плаваю с другим своим сыном Виктором, штурманом торгового флота, да вот-вот на подходе два внука: мореходку в Мурманске кончают… — Глаза боцмана по-соколиному, молодо блеснули. — Море и Приваловы были друзьями и будут.

Как неуправляемую шлюпку несет морской прилив, так боцмана Привалова понесли воспоминания. Он наглухо позабыл, что перед ним журналист, он видел в своем собеседнике просто человека, только что вернувшегося оттуда, с моря. И не Роберту Сидорову, а тому, другому человеку рассказывал он о том, как стал моряком, и о том, как воевал на подводной лодке, и о том, как простился с морем.

Теперь они лежали на траве под сосной лицами друг к другу. Курили.

— Вот бы боевой эпизод… Какой угодно, Константин Макарыч… Прошу вас — Роберт глядел на боцмана, не отрываясь, глядел мальчишески-жадно.

Тот долго молчал, усмехнулся чему-то и заговорил негромко:

— Однажды у берегов Норвегии наша «щука» (это мы меж собой подводную лодку называли так) выследила немецкую подлодку. Тут все решал момент: кто первый кого обнаружит. Мы опередили. И — потопили ее. Жирок пустили арийцы: на поверхность моря стали выталкиваться и растекаться радужные масляные пятна. Вдруг всплыл какой-то белый пузырь. Выловили его. А это оказались штаны из лосиной кожи, снаружи гладкие, белые, а внутри мех. Фашистским офицерам-подводникам выдавали лосиные штаны, чтоб ревматизма не было. Долго, видишь, жить собирались, гады.

— Тогда-то вы впервые и задумались о лосях, Константин Макарыч? — спросил Роберт.

— Что ты, — отмахнулся Привалов, — какие там лоси! Война же еще шла!

— Да, это я, конечно, сморозил, — сконфузился Роберт. — Ну, а дальше что? Приехали вы в деревню и…

— Вернулись мы с Матреной, женой моей, сюда, в Журавкино, в батькин дом. Она ведь тоже у меня журавкинская, Матрена-то. Была у меня, признаться, такая дорогая задумка: море лесом заменить. А?.. Леса у нас по-морскому широки, просторны, разгулисты. Заблудиться можешь. Погибнуть можешь. Но уж и утешить себя — завсегда утешишь. Самый вкусный и здоровый воздух — лесной воздух, конкретно сказать.

Да, думалось в лесники податься — не выгорело. У человека всегда рядком с удачей неудача живет. Как раз на тот случай конкурент у меня объявился — Иван Егорыч Паклин, молодой, но зато с лесной академией. Подкован что надо. И к лучшему, скажу тебе, что его, а не меня взяли. Такие сейчас дела заворачивает! Карельскую березу отыскал в костромских лесах! Молодые посадки у него, как грибы, растут.

Стал тогда я искать себе дело. А оно — рядом…

— Лоси? — не утерпел Роберт.

— Ну, лоси! До лосей еще далеко. Погоди с лосями. — Привалов снял с локтя две, рожками, хвоинки и машинально провел ими по бритой щеке. — Без людей деревянные дома и любые постройки во много раз быстрее старятся. Вот и батькина изба набок осела. Хочешь жить — затевай ремонт. Запрягаюсь в плотники. Сам и за бригадира, и за бригаду, и заготовитель сам. Домкратами поднял сруб, гнилье повыкидал, а в правом углу, на огрузшем в землю камне, — медяк. Три царских копейки, решкой вверх. Потер о морское сукнецо — на грошике и высветлились цифры: 1871. Кричу жене: «Поди сюда, Матрена Ивановна, клад нашел». Приходит, подаю ей медяк и говорю: «А теперь давай поклонимся». «Кому?» — глядит на меня, как на чокнутого. «Избе поклонимся за то, что сто четыре года людям служила».

Вот. Четыре венца в срубе заменил, на каменный фундамент посадил сруб, сам и печь переложил. Не печь получилась, а корабль: гудит при топке, тепло без задержки отдает. И не угарна.

Вагонкой, в елочку, обшил хоромы и за наличники принялся. На наличниках — не обратил внимания? — вырезал кораблики, рыбок, морские звезды, ладьи с парусами да волны. — Боцман просиял и тут же сник. — На этом и кончилась моя «держащая» работа — держала в напряжении, старания требовала.

Не успел молодец оглянуться, как бабка Матрена подрядила в огородники: гряды копал, смородину, крыжовник да яблони сажал. Это дело нужное, да и нудное. На любителя оно. Живу и чувствую: чего-то не хватает…

— Лосей, — опять поспешил Роберт.

— Нет, до лосей еще не дошло. Рыбачить принялся да охотиться. Только скоро понял: рыболовство да охота — не занятие, а отдых от работы. Если бы это человеку в придачу к работе, тогда другой коленкор… Только я в этом разобрался — судьба и послала мне…

— Лосей! — выкрикнул Роберт и сел, обхватив руками колени, давая понять Привалову, что готов слушать его хоть до ночи.

— Не совсем еще лосей, — улыбнулся Привалов. — Михеева.

У Константина Макаровича потеплели глаза, стали молодыми, на обветренном загорелом лице проступил легкий румянец. Роберт догадался, что такие лица бывают только у счастливых людей, догадался, и о чем скажет сейчас Привалов: «Повезло мне. Опору нашел».

— Повезло мне. Все мои дни по-новому развернул Михеев… К лосям вывел. — Привалов закурил, жадно затянулся.