Василий Бочарников - Тропинка к дому

На моховые кочки жаринки просыпаны — клюква, ядреная, огнистая, сочная. Бабка Пелагея не выискивает, а гребет руками, ручьисто ссыпает в коробицу. И каждый раз тятьку добром поминает — экое раздолье подарил ей. Да вот стара стала: семьдесят шестой на подходе. Всех журавкинских баб переводила на Болтуху, только год от года охочих до клюквицы все меньше. Разные дела держат. Сегодня одна вышла.

Бабка разогнулась и прямо перед собой в солнечном небе увидела журавлей: кружат, кружат над болотом, старые готовят молодых к дороге. Всегда в эту пору так. Лицо ее, на котором веснушек так же густо, как на болоте клюквы, светлеет. Долгим взглядом следит за журавлями — вот и лето сворачивается. Грустно улыбается, шевеля веснушки…

Опомнилась, потрясла коробицу — грузная. Хватит. Бабка пожевала белого хлеба, помазанного коровьим маслицем, впряглась в лямки, взяла шест, в руку и старой утицей, вперевалку, подалась на свой ход.

И все бы сошло у нее ладно и на этот раз, уже была на надежной земле, как вдруг донесся стон не стон, крик не крик, а какой-то сиплый, тревожный голос.

Боязно стало, но перемогла себя лесовуха: захотелось узнать, кто голос подал, что стряслось. Тихо пригляделась: торчит из болота коряжина, у коряжины той лосиная морда, два глаза и по большому уху. Сохатый!

Завидев женщину, лось сильно рванулся, передняя нога выпросталась и шумно хлестнула по грязи — не за что зацепиться.

Она подошла ближе и узнала его.

— Так вот это-о кто! Малыш! Ты, беспутный! Увяз в болоте? Поделом тебе. Посиди-ко, побарахтайся. Тут как раз твое место, мазурик.

Она была зла-презла на Малыша. До слез обидел. И — как?

…День-деньской собирала грибы. Почти нагрузила корзинищу боровиками, рыжиками, груздями да волнухами. Шныряла по лесу, радость веселила. И, как всякий опытный грибник, чтобы облегчить свою охоту, она теперь не таскала корзину с собой, а оставляла ее у приметного дерева или на полянке. Грибы в фартук брала. Раз отошла, два… Возвращается назад — батюшки, так и отшатнулась в испуге: лось. Хоть они уж и намозолили глаза, а оторопела от неожиданности. Проморгалась и что же видит: этот самый Малыш уплетает грибы из ее корзины, по дну скребет.

— Ах ты, сатана, длинноухая, — охнула бабка. — Смолол, все смолол, разбойник.

С пустой плетюхой, усталая, поплелась она домой, досадуя и на лося, и на его хозяев — Привалова и Михеева.

Обида привела ее на ферму, крикнула Привалову, а когда боцман, пахнущий деревом (он что-то строгал под навесом), подошел, пожаловалась:

— Твой лось, на каком верхом ездишь, украл у меня нонешний день.

— День?! — изумился боцман. — Как так?

— Гляди, — повернула корзину набок. — А была полная. Грибок к грибку. Все, окаянный, сожрал.

— Да что ты, — смутился боцман и складным метром почесал за ухом. — Мог. Ох, уж этот Малыш! Кстати, Палаша, самый умный из лосей… Однажды, было тогда нашей ферме три года, сыграл он и надо мною шутку — сна-еды лишился… Да, был он уже могучий рогач. Лесом шли. Малыш, значит, впереди, я за ним. Вышли на поляну. И на поляне вижу: мухомор-мухоморище, шляпка больше моей этой шляпы, огнем горит, и нога, как у журавля, высока.

Увидел мухомор Малышок и вдруг как шагнет, как нагнется и, что бы ты думала, в мгновение ока смахнул мухоморище тот.

Кинулся к лосю, обхватил за шею, запричитал:

— Малыш, Малыш, что ты наделал! По-глупому погибаешь. — А сам жду: вот-вот рухнет мой красавец лось, ведь отравы же наелся.

Пришли на ферму. Зазнобило сердце, жду ежеминутно беды. А Малыш держится, крепится, виду не подает, что мутит его.

Я про еду забыл и сон. Чуть свет бегу на ферму.

Прибегаю, а он жив, невредим, весел.

Тут только подробно доложил товарищу Михееву о происшествии. Очень его это заинтересовало. Стали приглядываться, сами предлагать мухоморы лосям. И вот к какой мысли пришли: где лосю и лечиться, как не в «лесной амбулатории». Оказывается, тот самый презренный гриб-мухомор, который редко кто из нас не пнет ногой, не сразит палкой, первое и незаменимое лекарство у лосей от желудочных заболеваний и суставного ревматизма, ведь шляются и по болотам… Давай твою корзину. Завтра же наберу тебе грибов.

— Что ты, Макарыч, — отмахнулась она. — И сама схожу, чай, свободная птаха…

Оставила бабка лося одного. Утешила себя: ничем я ему не помогу. Идет закрайком леса, дорогой, а все видится ей рогастая голова с тоскливо-пронзительными глазами. Покалывают эти глаза, смущают.

Шажки стали торопливей, тревожно дрогнуло сердце: «Пропадет». Она глянула на крыши домов деревни, свернула с дороги и прямиком подалась на ферму. Спешит, старается из последних сил, а коробища тянет назад. Чувствует: запалится.

Вошла в березовый колок, остановилась дух перевести. И тут пришла к ней простая догадка: коробицу снять и схоронить под кустом. Да неожиданно как зальется смешком. Это ей пришла такая мысль: вдруг да среди лосей найдется солощий и до клюквы. Тогда и без ягод оставит. «Ладно, — успокоила себя. — Живого спасать нужно».

Бабка Пелагея подняла тревогу на ферме. Михеев полетел на велосипеде за грузовиком в совхоз, боцман Привалов проворно носил жерди, доски, веревки. Подкатил грузовик. Все погрузили. Последним в кузов впрыгнул Лешка Савкин с санитарной сумкой.

— Поехали!

— Дай вам бог спасти лося, — шептала бабка, провожая лихо рванувший с места грузовик.

— А ведь они, Петрович, на Болтухе сотни, тыщи раз бывали, — придерживаясь за кабину, кричал Привалов. — Чтоб не провалиться в трясину, раздвинет свои раздвоенные копыта и с этакой блямбой на ногах прет уверенно. А то… и хитрит: ляжет на брюхо, передние ноги выкинет во всю длину, а задними толкается. И — переезжает трясину. Диву даешься: до чего ловки-и! А тут вот оплошал.

Печальная картина открылась им. Лось смертельно устал. Помутневшими глазами глядел он на людей, голова склонилась набок, одно ухо свисало прямо в грязь.

Командовал боцман, покрикивая: «Потерпи, Малыш… Еще маленько потерпи, сынка». В болото навстречу лосю просунули жерди. На них клали доски. Самого легкого, Михеева, боцман заставил раздеться и послал в болото с веревкой и шестом.

Помост оказался короток. Михеев смог дотянуться шестом до Малыша и лишь чуть-чуть приподнять его голову. Но это был нужный сигнал: лось вздрогнул, отфыркнулся — сразу ожил.

Боцман и Алексей еще просунули вперед несколько жердей, сменив позицию. Теперь они работали по пояс в вязкой жиже.

— Давай, Михеев! Мы держим. Не робей. Подводи, подводи еще веревку под брюхо… За холку… Э-э, полундра! За рога не хватайсь! — боцман оступился, но жердь не выпустил. — А ты какого черта щеголем стоишь! — напустился он на щуплого шофера. — Жерди подавай, доски… Не простого лося спасаем, а ветерана фермы… Умницу… команды понимает… Золотой лось!