Кирилл Столяров - Разные люди

— Ты сам из каких будешь? — перебила его мысль Зоя.

— Как тебе сказать? — Тихий почесал подбородок. — Наверное, из крестьян. Мой дед с материнской стороны до самой смерти крестьянствовал под Новоржевом.

— А родители у тебя кто?

— Мать — на пенсии, учительницей была, а отец… — Тихий замялся. — Он — военнослужащий… генерал-лейтенант в отставке.

— Ты у них живешь? — испуганно спросила Зоя.

— Нет, они меня лет двадцать назад отделили, — успокоил ее Тихий. — У моего отца характерец, точно крутой кипяток. Он обожает, чтобы все перед ним ходили на цырлах, а я не захотел. Так он меня одним махом убрал с глаз долой и из сердца вон.

— Тебе надо было выучиться на артиста. — Зоя заметила, что Тихий нахмурился, и тактично сменила тему разговора. — Чего же ты не попробовал?

— Я об этом и думать не смел.

— Почему?

— Долго рассказывать и трудно все это объяснить, Зоинька…

Его слова полностью соответствовали истине. В их семье всегда безраздельно властвовал отец, а мать от природы была удивительно застенчивой, не умела спорить и безропотно подчинилась его твердой воле. Поэтому она ничего не могла поделать с отцовской идеей, состоявшей в том, что их сыновья во что бы то ни стало должны были пойти по его стопам и тем самым создать династию командиров танковых войск. Старший брат Андрей оправдал отцовское доверие и пошел в танковое училище, а Тихий бросил школу и устроился на электрозавод учеником слесаря-сборщика.

Мать плакала и умоляла его вернуться в школу, а отец поставил вопрос ребром:

— Георгий, ты кто: мой сын или голландская сопля? Если ты настоящий патриот, то перестань валять ваньку и готовься в танковое училище, а если нет — ты мне не сын!

Тихий знал отца и по его рассказам: непреклонен. Незадолго до окончания войны, зимой, когда отец только-только получил танковый корпус, перед ним поставили задачу форсировать водный рубеж и внезапно ударить во фланг вражеской группировке. Все мосты были разрушены, бродов не было, а распоряжение исходило от командующего фронтом. Тогда отец приказал заделать паклей и солидолом все щели в танках и преодолеть реку по дну. Первая машина разогналась, плюхнулась в воду, ломая тонкий ледок, и несколько минут спустя выползла на западный берег, выпуская фонтаны брызг из жалюзи, вторая и третья утонули. А дальше все пошло как по маслу; корпус с честью выполнил боевую задачу и был отмечен в приказе Верховного Главнокомандующего…

— Отец, я не понимаю, при чем тут патриотизм? — упрямо сказал Тихий. — Если грянет война, я вас не опозорю и буду драться не хуже других, а в мирные дни я хочу быть музыкантом.

— Ну ничего, и не таким мозги вправляли! — рокочущим басом произнес генерал Голубков, причесываясь перед зеркалом. — Постоишь у станка, и всю плесень с тебя как рукой снимет! А что останется, то доделает армия! Там ты станешь шелковый, там не таких перевоспитывали! Три года послужишь как миленький, одумаешься и сам подашь документы в училище.

Но генерал Голубков просчитался, потому что Тихому дали белый билет. Когда отец узнал об этом, то окончательно отвернулся от младшего сына и переехал в новую квартиру на Фрунзенской набережной, оставив Тихому одну комнату на Колокольниковом и запретив показываться ему на глаза.

Первое время Тихий болезненно переживал вынужденное одиночество и часто ездил в Загорянку, где подолгу стоял в густом кустарнике и с тоской смотрел на родительскую дачу, а потом привык и смирился. С тех пор мать раз в квартал тайком навещала сына и привозила ему что-нибудь вкусненькое, а отец по сей день так и остался непреклонным. Он давно вышел в отставку, постарел и писал третий вариант «Записок солдата».

Тихий не любил отца, но не питал к нему зла и сравнительно недавно, кажется, догадался, в чем корень их семейной распри. Старый генерал Голубков так, видно, и не сумел понять простой истины: нельзя механически переносить армейские методы воздействия на своих близких и в приказном порядке лишать их права на принятие решений, потому что они неизбежно утратят способность мыслить самостоятельно.

— …Гошенька, пока я мыла посуду, я кое-что надумала! — весело сказала Зоя, входя в комнату. — Давай поедем в ГУМ, подберем тебе нарядный костюм, рубашку, галстук, новые ботинки и пойдем обедать в «Славянский базар»!

— Спасибо, Зоинька. Ты очень добра, но твоя программа мне не подходит!

Тихий усмехнулся. Только этого ему не хватало. Пусть его по праву считают неудачником, однако альфонсом он не выступал и выступать не намерен!

— Гошенька!

— Нет! — мрачнея на глазах, отчеканил Тихий.

— Гошенька, миленький, почему ты не хочешь поехать в ГУМ? — жалобно спросила Зоя. — Я ведь от чистого сердца!

Тихий покачал головой из стороны в сторону.

— Ты не беспокойся, деньги у меня есть! — заверила Зоя. — Я скопила почти шестьсот рублей и надумала потратить их с толком. Поедем.

— Знаешь что, Зоинька… — Тихий сообразил, что его молчание не приведет к добру. — У меня есть контрпредложение. Не столь помпезное, как у тебя, но, очевидно, более приемлемое.

Зоя насторожилась.

— Мы поедем ко мне, — продолжал Тихий, — я побреюсь, а потом поведу тебя в гости к одному симпатичному старичку, которого зовут Николаем Парфеновичем Аптекаревым. Мы посидим у него пару часиков, поговорим о том, о сем, после чего возьмем у Яши мою гитару и вернемся ко мне. У меня дома, помимо склада горохового концентрата, есть докторская колбаса, останкинские сосиски, сардины и даже антрекоты. Представляешь? Мы шикарно пообедаем, и я буду петь тебе песни!

— Согласна! — воскликнула Зоя. — Но прежде мы побываем в ГУМе и купим тебе костюм!

— Нет, девочка, этот номер не пройдет. — Тихий встал и погладил Зою по прохладной щеке. — Не упрямься.

— Хорошо, все будет так, как ты хочешь! — взмолилась Зоя. — Но обедать мы будем не у тебя, а в «Славянском базаре».

— Я сто лет не был в ресторане и, признаться, не рвусь бросать деньги на ветер, — шутливо заметил Тихий. — Тем более что у меня их нет.

— Гоша, там работает моя подружка, — объяснила Зоя. — Она с радостью накормит нас и посчитает за все не дороже, чем в столовой. Вот увидишь.

— Ну, разве что так, — помедлив секунду, примирительно ответил Тихий. — Хотя это шито белыми нитками.

Пока они ехали в метро, а затем шли от Колхозной площади по Сретенке и Колокольникову переулку, Зоя без умолку щебетала, а Тихий с удовольствием слушал ее и позабыл о шатавшихся зубах, думая лишь о том, какая она симпатичная, искренняя и жизнерадостная.

Когда они приблизились к его дому, он вдруг насупился и замедлил шаг. Господи, пронеслось у него в голове, ведь в его комнате форменный ералаш! Зоя ни под каким видом не должна попасть туда до тех пор, пока он не наведет хоть какое-то подобие порядка.