Кирилл Столяров - Разные люди

При мысли о том, что у них могут появиться дети, у Тихого закружилась голова, в ушах зазвенело, и, выйдя на улицу, он тотчас прислонился к стене.

А Зоя по-прежнему сидела в скверике и развлекала девочку в малиновой куртке.

«Сейчас я переведу дух и сосчитаю до десяти, — загадал Тихий. — Если за это время она обернется ко мне, то все будет хорошо. А если нет…»

Зоя обернулась при счете «семь».

— Вы оба как хотите, а я больше не стану потворствовать таким вопиющим безобразиям! — возмущенно выкрикнула полноватая рыжеволосая женщина с явными признаками базедовой болезни. На вид ей прилично за сорок, она взволнована и слегка задыхается. — Мое терпение иссякло! Скоро полтора года, как Николаев регулярно плюет мне в душу! Я ему что, Лев Толстой?!

В небольшом кабинете с панелями из декоративного пластика жарко и к тому же основательно накурено. За массивным письменным столом с папиросой в зубах восседал хозяин кабинета — главный инженер монтажного треста Ярополк Семенович Громобоев, тоже массивный, чрезвычайно представительный мужчина предпенсионного возраста с львиной гривой желтоватых, вьющихся крупными кольцами волос. Перед ним в креслах у приставного столика расположились заместитель секретаря партийного бюро Иван Тихонович Горошкин и председатель постройкома Луиза Васильевна Канаева.

— Луиза Васильевна, с чего это ты разоралась? — строго осведомился Громобоев. — Нормальным тоном говорить разучилась? Ты, это самое, не забывайся!

— Извините, Ярополк Семенович, погорячилась. Нервы железные надобно иметь, чтобы с нашим народом работать. Кажется, люди как люди, а что ни неделя, то история, одна другой хлеще. Так недолго и самой превратиться в психопатку, — постепенно утихая, закончила Канаева и озабоченно посмотрелась в зеркальце, только что вынутое из сумки.

Она изрядно вспотела, и это пагубным образом отразилось на внушительном слое пудры, неравномерно покрывавшем ее лоб, нос и щеки. «Хорошо хоть, что тушь не расплылась, — утешила себя Канаева. — Молодцы эти поляки, отличную тушь выпустили. Надо было купить побольше, коробок пять или шесть, а я взяла только две, денег вдруг жалко стало. Дура, и все!»

— Что же мы все-таки будем делать? — елейным голоском произнес лысоватый и остроносый Горошкин, доставая очередную сигарету из мятой пачки «Пегаса».

— А чего ты нас спрашиваешь? — Громобоев недовольно сощурился и хрустнул пальцами. — Ты сам-то как считаешь? Изложи-ка нам свою точку зрения.

Горошкин окутался плотным облаком дыма и недоуменно пожал плечами. Ситуация непростая, и он вовсе не расположен брать на себя инициативу. Чтобы потом сказали, что Горошкин, мол, предложил, а мы только поддержали? Нет уж, поглупее кого пусть поищут, а он, Иван Тихонович Горошкин, лучше до поры помолчит. Как это называется у велосипедистов, когда они на месте выдрючиваются после старта, желая перехитрить друг дружку? Сюрпляс вроде бы? Ага, именно так и называется. Между прочим, очень дальновидная тактика, всем ответственным лицам стоит позаимствовать.

— Хватит церемониться с Николаевым! — безапелляционно заявила Канаева, пуская облако пудры в сторону от собеседников и энергично проводя пуховкой по носу. — Увольняйте его, и делу конец. Если он безнаказанно набил морду Фесенке, то завтра любому из нас запросто влепит затрещину. Что, не так?

— И глазом не моргнет! — поддакнул Горошкин.

— Видели, как он сегодня с нами разговаривал? Не знаю, как вам, а мне моментами боязно было, — призналась Канаева. — Особенно когда он руками замахал, истошно крича, что мы слепые. А сам белками так и сверкает. Жуть! Заметил, Иван Тихонович?

Тем временем Горошкин догрызал ноготь на указательном пальце. С перерывами он занимался этим делом уже часа полтора, однако ноготь упорно не давался.

— Как такое не заметить, — ворчливо отозвался он, с недовольством косясь на палец. — Николаев много о себе мнит, зрячим только себя числит да еще самого Воронина. А мы для него — второй сорт.

— Вот ты говоришь — выгнать, — вмешался Громобоев, обращаясь к Канаевой. — А как? Ведь он всего-навсего старший инженер. Мы, администрация, не вправе увольнять Николаева без санкции профсоюза. Это, надо полагать, тебе известно?

Канаева молча кивнула.

— Чего же тогда чепуху мелешь? — в упор спросил Громобоев.

Канаева вновь начала задыхаться, и ее грудь заходила ходуном.

— Будет много больше толку, если вы меня спокойно дослушаете, — с обидой сказала она. — Я хочу…

— Прежде чем хотеть, ты, Луиза Васильевна, созови у себя комиссию по трудовым спорам, а затем постройком и вынеси-ка решение об увольнении Николаева по статье, — оборвал ее Громобоев. — А уж потом можешь поведать о своих желаниях.

— Так не пойдет! — Канаева щелкнула пудреницей и убрала ее в сумку. — Постройком не даст согласия на увольнение инвалида.

— Интересно девки пляшут по четыре штуки в ряд, — издевательски пропел Громобоев и дважды подернул носом.

— Дослушайте меня, Ярополк Семенович, — требовательно сказала Канаева. — Еще раз вызовите к себе Николаева и с глазу на глаз заявите, что, дескать, хулиганские выходки вам поперек горла и что наши люди больше не желают работать с ним. И вы в том числе. Долго, дескать, терпели, а сейчас терпенье лопнуло. И чистый листок бумажки протяните, чтобы заявление об уходе по собственному желанию он написал тут же, при вас. Он такой себялюбивый, что как заведется, так и не остановится.

— А что, задумка со всех сторон подходящая! — разом оживился Горошкин. — Ты, однако, молодец, Луиза Васильевна.

— Эх вы, стратеги! — Громобоев снова подернул носом и насупился. — Разработали план операции, а самого главного и не учли. Ну напишет Николаев заявление об уходе, а толку-то? Посудите сами, как я могу его уволить? Вернется Дмитрий Константинович, что я ему скажу? Его характер вы не хуже меня знаете, а он не раз говорил, что, покамест он в этом тресте управляющий, ни один волос с головы Николаева не упадет. Что, не слыхали? Молчите? То-то же.

— Говорить-то говорил, спора нет, да сам, должно, о словах об этих давно уже жалеет, — задумчиво произнес Горошкин.

— Да ну?! — Громобоев саркастически усмехнулся. — Ты что, его мысли читаешь, что ли?

— Читать не читаю, но кое в чем кумекаю. Замечал я многократно, как Воронин морщился, на Николаеву дурость глядя, — вкрадчиво возразил Горошкин. — Ему, видно, с Николаевым нынче, как крепкому мужику со старой женой: тяжело нести и жалко бросить. Наш Дмитрий Константинович хотя гордый и ни в жизнь не признается, что тогда с Николаевым маху дал, когда после больницы посулил ему должность у нас в техотделе, но о работе он прежде чего другого печется. А Николаев после вчерашнего работе во вред.