Кирилл Столяров - Разные люди

— Неужели ты свяжешь шапочку и шарфик всего за три дня? — спросила Люся, не отводя завороженных глаз от мелькающих пальцев Жени Докукиной. — Невероятно!

Простодушная Люся числилась лаборантом их сектора, однако род ее занятий едва ли соответствовал наименованию должности. Правда, не так давно Люся выучилась с грехом пополам стучать на машинке, но по вполне понятным причинам ее машинописное творчество всерьез не воспринималось: с весны до осени она со всей семьей выезжала в деревню, где ее муж — слесарь институтского гаража — занимался ремонтом сельскохозяйственного оборудования и инвентаря, а сама Люся готовила пищу для сотрудников, направленных в совхоз; за работу в выходные дни у нее накапливались отгулы, которые вкупе с отпуском и больничными листками по уходу за слабыми от рождения детьми освобождали ее от необходимости посещать лабораторию в зимнее время года.

Женя Докукина — плотно сбитая тридцатилетняя девушка с толстым бесформенным носом и короткопалыми, ухватистыми руками — дождалась, пока Алла Пугачева допела песню «Все могут короли», и лишь после этого ответила Люсе:

— Запросто! Я трудолюбивая, у меня любое дело спорится. Если бы не овощная база, я бы связала тебе кофту не за девять, а за пять, ну самое крайнее — за шесть дней.

— Подумать только! — Люся была потрясена. — Женька — нет слов! Ты — гений! Будь добренькой, научи меня вязать, а? Сколько надо учиться?

— Все зависит от способностей, — назидательно произнесла польщенная Докукина. — Если не будешь отвлекаться, то, думаю, за месяц многому научишься. Гляди, я беру…

Техминимум по вязанию на спицах в самом начале был прерван неожиданным появлением баскетбольного роста фифочки в белом халате. Крашенные в морковный цвет волосы, стрижка под мальчика и неумелое пользование косметикой делали ее похожей на циркового клоуна, что, впрочем, не совсем портило славненькую мордашку и, как уже не раз замечала Таня, магически действовало на стареющих ловеласов.

— Вы откуда? — тотчас спросил Шурыгин.

Нарцисс Тимофеевич приосанился и для солидности придвинул к себе пухлую папку с прошлогодним отчетом о расходе топливно-энергетических ресурсов, из чего можно было заключить, что он явно не прочь пофлиртовать с фифочкой.

— Из лаборатории изотопной масс-спектрометрии. — Фифочка растерянно захлопала приклеенными ресницами.

— Что же, крепить связь между физикой и экономикой — наша святая обязанность! — Шурыгин произнес эти слова тоном отставного полковника, беседующего с приглянувшимся ему допризывником. — Так какой же у вас вопрос?

— У меня не вопрос. — Фифочка еще больше смутилась и порозовела.

— Может быть, вам требуется консультация? Тогда присядьте на стульчик. — Шурыгин преисполнился сознанием своей значительности и, судя по всему, перестал обращать внимание на реакцию окружающих. — Давайте знакомиться. Меня зовут Нарциссом Тимофеевичем, я — заведующий сектором, кандидат наук. А вас как величают?

— Света.

На носу у фифочки выступили капельки пота.

— Вот и познакомились! — промурлыкал он. — А теперь рассказывайте, что привело вас ко мне?

— Мне бы чайник.

— Что? — В отличие от подчиненных, Шурыгин не сразу сообразил, о чем шла речь. — Какой еще чайник?

Тананаев злорадно ухмыльнулся, Докукина прыснула в ладошку, а Добкин так замотал головой, что очки едва не слетели с его носа.

— Электрический, — еле слышно пролепетала фифочка. — На двести двадцать вольт. У него испортился нагреватель.

— Вы, девушка, того… ошиблись адресом! — Шурыгина будто подменили. — Еще чего. Мы занимаемся технико-экономическими исследованиями, а не…

— А как же наш чайник? — Глаза фифочки наполнились слезами.

— Света, мастер болен, — сжалившись над фифочкой, быстро сказала Таня и, не найдя в себе сил удержаться от соблазна, добавила: — Нарцисс Тимофеевич не шутит — мы крупные специалисты, мелкий ремонт не по нашей части.

Шурыгин смерил Таню грозным взглядом.

— Наведайтесь к нам через недельку, — продолжала Таня, в отместку Шурыгину подражая знакомой приемщице из «Металлоремонта». — С базы завезут нагреватели, и мастер, даст бог, пойдет на поправку. А за чайник не бойтесь, он не пропадет.

Не успела фифочка закрыть за собой дверь, как насупившаяся Красношеева произнесла каркающим голосом:

— Что с Федором Юрьевичем?

— Г’адикулит, — нехотя ответил Добкин.

— Как самочувствие Федора Юрьевича? — осведомилась Красношеева. — Кто его навещал?

Все молчали и старательно делали вид, что это их не касается.

— Да, сразу видно, что здоровье товарища по службе здесь ни в грош не ставят. Человек страдает, а им хоть бы что! — после минутной паузы выпалила Красношеева. — Работаешь как вол, а свалишься с ног, так никому до тебя нет дела!

Докукина переглянулась с Тананаевым и, не переставая вязать, вполголоса пропела:

— «Отряд не заметил потери бойца и «Яблочко» песню допел до конца…»

— Безобразие! Куда смотрит общественность? — сверля Таню глазами, заорала Красношеева и, не дождавшись ответа, гордо ушла.

— Здорово ее разобрало! — торжествующе заметил Тананаев.

— Одно слово — грымза, — поддержала его Докукина.

Для Тани подобные сцены были не в новинку; с теми или иными вариациями они повторялись дважды в месяц, и, вероятно, происходили бы куда чаще, если бы пятидесятилетняя Лилия Витальевна появлялась здесь в обычные дни. Но она не появлялась, целиком и полностью отдавая себя министерству, где, по ее же выражению, «числилась сверх штата». Очевидная скудость ума позволяла Красношеевой гордиться тем особым, приближенным к «верхам», а в действительности — холуйски-побегушечным положением, в каковом она пребывала вот уже шестой год подряд, и свысока смотреть на институтскую мелюзгу, представлявшуюся ей жалким сбродом, шушерой отраслевой экономики. Исключение составляли только двое — Шкапин и Юшин; первого она почитала как видного ученого, а второго помнила в ореоле столоначальнического величия и относила к безвинно пострадавшим. Как известно, высокомерие неизменно порождает ответную неприязнь, а что касается внешних проявлений, то они прежде всего зависят от человеческой культуры и воспитания, вследствие чего Таня и Добкин попросту игнорировали Красношееву, а Докукина и в особенности Тананаев пользовались малейшей возможностью, чтобы уязвить ее как можно чувствительнее.

Тем временем Шурыгин окончательно оправился от конфуза, в который, как ему казалось, был ввергнут не столько из-за собственной оплошности, сколько в результате выходки старшего инженера Корсаковой, и требовательным тоном заявил:

— Займемся-ка лучше делом. Татьяна Владимировна, вы познакомились со служебной запиской?