Ярослав Шипов - Шел третий день...

— Прошу, милостивый государь, Лексей Панкратыч, спаситель вы наш, прошу, рассказывайте.

Приезжий, дернувши головой, усмехнулся, Микушин нетерпеливо кивнул.

— Значит, так: к настоящему моменту в нашем распоряжении две сотни сабель. Ребята отчаянные…

— Верю, — живо согласился приезжий. — Что ни верста — могила, да все купеческие…

— Это прежде, — недовольно признал поручик. — Мне удалось организовать их, а кроме того, влились новые силы — хорошо обученные солдаты.

— Уж не из резервного ли полка? — полюбопытствовал приезжий с усмешкой.

— Именно! — разозлился поручик. — Из расквартированного на станции резервного полка его императорского величества!

— Вон оно что, — покачал головой приезжий. — А мы с Кисляковым все думали и гадали: куда ж полк подевался?.. К сожалению, милостивый государь, этот полк, сформированный на бумаге в 1914 году, даже в лучшие свои времена не превышал численностью полутора сотен солдат. Причем половина из них приняли большевистскую власть и остались в казармах… — Зная, что возражений не последует, он сделал паузу и, вдоволь насладившись молчанием собеседников, удовлетворенно кивнул: — Ну да не в этом дело. Что же вы все-таки предполагаете далее?

— Простите… — поручик нарочито замешкался, рассчитывая, что приезжий назовет себя.

— Сударь, — подсказал тот. Пришлось довольствоваться.

— Простите, сударь, мы ждали вас, ждали ваших распоряжений.

— Какие еще распоряжения? Берите власть, снаряжайте отряд и отправляйтесь к станции. Вас, кажется, должны были обо всем предупредить, — и вопросительно посмотрел на диакона. Диакон согласно крякнул. — Каждая минута дорога, а вы все ждете распоряжений. Не сегодня-завтра кадровые части Кислякова подойдут к станции. Вот там-то вы и пригодились бы со своей сотней — в двести человек я не верю.

Поручик пробовал возразить, но приезжий жестом остановил его и продолжал рассуждение:

— Конечно, раньше времени на станции появляться не следует: вас разобьют солдаты того же самого резервного полка. Но и запаздывать не советую: Кисляков вас дожидаться не будет, а без него вы, простите, неинтересны. Так что не рассусоливайте. Надобно обмундировать людей, накормить, запастись провиантом — в России, милостивый государь, голод, и, когда вы в следующий раз попадете за такой стол, — он обвел рукой диаконовы угощения, — неизвестно. А кроме того, — добавил приезжий несколько утомленным от затянувшегося поучения голосом, — нужны кони, подводы… И люди. Вам следует явиться на станцию с двумя сотнями или хотя бы с полутора, а если менее, Кисляков, пожалуй, и без нас подобрал бы их. Так что необходимо провести в городе мобилизацию. А вы все ждете распоряжений… — И пожал плечами.

— Да-да, виноват, — торопливо согласился поручик. — Касательно военных действий мне все понятно. Все ваши замечания справедливы. Но вот, знаете ли, каким образом взять власть? Я не хочу опозорить себя жестокостью, кровопролитием.

— Именно, — вставил диакон, — как бы это помягче — город наш благонравен, тих…

— Боюсь, и монастырь не даст ни гроша, если люди мои ворвутся в город и устроят погром. Они будут хороши где-то далеко, где их никто и не знает, а здесь… Ведь они — первейшие враги нашего города! Вот от чего, собственно, у нас и происходит заминка. — И Микушин развел руками.

— Ну ладно, — произнес приезжий самому себе и рассудил: — Диакону так говорить положено по службе, а… — посмотрел на поручика, поревел взгляд на диакона. — А что, друг мой, менее бездарного полководца у вас не сыскалось?

Поручик, потрясенный оскорблением, вздрогнул. Диакон опустил голову.

— М-да, — загрустил приезжий, — жаль все-таки, что штабс-капитан Шведов…

Диакон вздохнул и пожал плечами.

— Как же он так? — продолжал горевать приезжий.

Микушин, едва сдерживая обиду, глядел в сторону и ждал перемены разговора. Он знал, что ставка делалась на Шведова, который пользовался авторитетом и в городе, и у солдат, и, очевидно, где-то в генералитете. Но ранение, полученное на фронте, вдруг парализовало ногу, и Шведов выбыл из военной деятельности.

Микушин менее подходил на роль организатора разбросанного по лесам воинства, хотя был здоров и к большевикам относился с ненавистью. Однако, пустив имение по ветру и проявив энтузиазм, он, как ему самому казалось, сумел подчинить себе весь этот разношерстный сброд. И поэтому теперешнее упоминание о Шведове оскорбило поручика. Но он терпеливо ждал, подавленный раздражающим превосходством приезжего, который, собственно, неизвестно кем и являлся. А тот, как будто понимая состояние Алексея Панкратовича, все говорил и говорил о штабс-капитане, жалел. Поручик не сдержался.

— Так что же делать? — резко спросил он, опустив глаза.

— Как? А! Да не волнуйтесь, ничего. Город сам свергнет Совет. Совет-то, понимаешь, — он поморщился, — три человека. Вы получите деньги, оружие, продовольствие. — Приезжий говорил словно о пустяках, наперед известных, бесспорных.

— А соль? — с издевкой поинтересовался Микушин.

— Что — соль?

— Я забыл вам сказать, — извиняясь, вступил в беседу диакон. — В городе совсем нет соли. То есть она есть, но вся у Шалаевой — ей солеварни принадлежали. А теперь их нет. То есть они есть, — диакон покраснел, запутавшись, — но нарушены. Мужики ноне землю вокруг них копают и соль выпаривают.

— А это? — приезжий указал на солонку.

— Ну, своих-то Анна Сергеевна не обижает, дает понемногу, а вот… — Диакон исподлобья посмотрел на поручика и пояснил: — Еенный супруг, светлой памяти Тит Афанасьич, — перекрестился на образа, — хороший был человек, убиен разбойниками. Оттого опасаемся, что соли она не даст.

Сообщение про Тита Афанасьевича не произвело на приезжего никакого впечатления.

— Странно: в Солирецке нет соли — глупость какая-то?! — И как о разумеющемся: — Придумаем.

Поручик усмехнулся, покачал головой. Приезжий добродушнейшим образом с минуту полюбовался поручиком и вдруг сказал:

— А знаете, это даже лучше, что вы, а не Шведов…

Микушин недоуменно ждал продолжения фразы, последовало:

— А сейчас, отец диакон, велите человеку отвести господина поручика в надежное место, дабы он день-другой… отдохнул.

Это было уже совсем неожиданно.

— На каком… На каком основании вы позволяете себе абсолютно распоряжаться мною? — вскочил Микушин. — Я — дворянин! Офицер!

И тут впервые взгляд приезжего потускнел, лицо побелело, сделалось плоским.

— Потому что хочу, — сказал он твердо. — И никуда вам, молодой человек, от этого не деться. — И спокойно добавил: — А что до вашего офицерства, так по дороге на фронт вы, милостивый государь, бежали со станции Кузенково и за дезертирство военно-полевым судом разжалованы в рядовые: дело ноль семнадцать дробь два. Ваше счастье, — он улыбнулся, — что произошло это до введения смертной казни в войсках и что время такое — не до вас… Отправляйтесь, поручик, вам, кстати, и ночевать негде. Диакон, дайте ему харчей каких-нибудь, а то он настолько голоден, что есть постеснялся.