Николай Зарудный - На белом свете. Уран

— Не будет дела в этой Сосенке, — с горечью заметил Бунчук. — Я вот подумаю-подумаю, да созовем собрание и присоединим вас опять к Городищам. Может, за их спиной в люди выбьетесь.

— Как присоедините? — побледнел Коляда.

— А что мне с вами делать? Звоните, в село, чтобы собрались коммунисты и кое-кто из активистов…

— Сегодня?

— Сейчас и поедем. Мостовому тоже скажи.

Вечером Сосенка купалась в электрических огнях: чуть ли не на каждом столбе фонарь.

— Город! Ничего не скажешь, — сказал Бунчук.

— Стараемся, Петр Иосипович, — ответил Коляда. — Так и ждал за эти столбы выговора.

— Благодари Гайворона, — сказал Мостовой.

Машина подъехала к конторе. Бунчук с каждым присутствующим поздоровался за руку.

Увидев Савву Чемериса, Коляда буркнул:

— А вы зачем пришли?

— Разве Савка не актив? — ответил за Чемериса Кожухарь.

За столом и на лавке под стеной, кроме Гайворона, Коляда увидел Снопа, Мазуров, Подогретого, Лисняка и Выгона. В его кабинете покуривали Кожухарь и Никодим Дынька. Горобец уступил свое место Бунчуку. Вскоре подошли бригадиры и заведующие фермами.

— Весь актив собрался, Петр Иосипович, — доложил Коляда.

— Что ж, начнем, — сказал Бунчук. — Кто выступит первым?

— Сперва скажите: зачем нас позвали? — спросил Сноп.

— Разве Коляда не сказал?

— Нет.

— Я не знал, как сформулировать вопрос, — покраснел Коляда.

— Так, как вы формулировали его нам, — пояснил Мостовой. — Вы сказали, что в Сосенке действует против вас и против государства группа людей, которую возглавляет Гайворон… И эту группу поддерживаю я…

— Я вам этого не говорил, товарищ Мостовой! — возразил Коляда.

— Вы об этом заявили товарищу Бунчуку.

— Я не так высказался. Я просто сказал, что мне… мало помогают, только критикуют… А я тоже, значит, живой организм…

— Семен Федорович, расскажите спокойно обо всем, что вам мешает работать. — Бунчук старался перевести разговор на мирный лад.

Коляда говорил длинно. Он изложил всю свою биографию, кроме истории с женитьбой, принес из кабинета свою папку с вырезками, ругал себя за плохой характер. За все беды, что были и есть в колхозе, обвинял только себя.

— Правильно меня критикуют товарищи, правильно. Я председатель правления — значит, я и в ответе… И с народом бываю груб. Бываю… — Семен Федорович грустно вздохнул. — Потом ночи не сплю… Нервы.

Такого изменения в поведении Коляды не ожидал никто. Просто жалко было смотреть на него, измученного работой и заботами.

— Поправляйте меня, помогайте, ведь мы же делаем одно дело… А теперь у меня есть просьба к районным организациям…

— Это потом, — перебил Бунчук. — Вы закончили, Семен Федорович?

— Я признаю критику, Петр Иосипович. И нет у меня обиды ни на Снопа, ни на Гайворона, ни на Макара. Все мы люди. Можем ошибаться… Я хочу, чтобы у нас было руководство колхозом коллегиальное, как тот говорит…

— Вот пропел, даже слезу вышибает, — шепнул Мирон Снопу.

— Так, может, дошло, Мирон? — жалостливо ответил Сноп.

Коляда скромно сел в уголке возле Саввы Чемериса. На него смотрели с сочувствием. И Семен Федорович с трепетной надеждой думал: «Может, пронесет…»

— Такие искренние и сердечные разговоры, товарищи, — сказал Бунчук, — самокритика и другие вопросы должны нам помогать воспитывать кадры. Считаю, что мы примем во внимание все, что говорил Семен Федорович. Заслуги у него были, и он еще может сделать много хорошего с вашей помощью. Я хочу, чтобы ваша парторганизация, правление, актив были едиными и в своих действиях. Начнется сев — большой экзамен. Выдержите его с честью. Если нет больше вопросов, то будем заканчивать наше коротенькое совещание.

— Разве мы собрались только для того, чтобы выслушать душевную исповедь Семена Федоровича? — заметил Мостовой. — Хорошо, если он понял свои ошибки и недостатки…

— Понял, понял, — поспешил заверить Коляда.

— Недостатков у него много, — продолжал Мостовой, — и дело не только в его характере, но и в том, творчески ли подходит председатель колхоза к хозяйствованию, к земле, если хотите, — знает ли он, куда поведет людей.

— И пойдут ли за ним люди, — добавил Кожухарь.

— Именно так. Мне рассказывали о заседании правления, где обсуждали план посевных площадей…

— Если есть план, то его надо выполнять, Александр Иванович, — предостерегающе заметил Бунчук. — Нам об этом говорить нечего.

— Разговор о планах начал я, — сказал Платон. — Вот вы нам запланировали посеять триста восемьдесят гектаров кукурузы…

— И сейте, — добродушно посоветовал Бунчук.

— Но зачем столько? Мы ее не сможем обработать. У нас нет машин, — горячо доказывал Платон. — Самый высокий урожай кукурузы был у нас семнадцать центнеров. А сколько труда затрачивали! Кроме того, мы уменьшили посевы пшеницы на триста гектаров, свеклы на сто. Разве это по-хозяйски? — Платон выдержал колючий взгляд секретаря. — При таком планировании кукуруза принесет нам большие убытки.

— Меня удивляет ваше настроение, товарищ Гайворон, — поднялся Бунчук. — Вы что, против кукурузы?

— Нет. Если мы засеем сто гектаров, — сказал Платон, — выходим их, соберем своевременно, то урожай будет больше, чем с четырехсот…

— Слышали? — обратился к Мостовому Бунчук. — Он уже собирается пересматривать государственный план… Не с того начинаете, товарищ Гайворон.

— Я сказал, что думаю.

Коляда с нетерпением ожидал, пока закончится неприятный разговор. У него созрела идея. Если б она осуществилась, Семен Федорович отвел бы все удары…

— Петр Иосипович, — дождался паузы Коляда, — у меня есть предложение и просьба.

— Слушаю, — безразлично сказал Бунчук.

— Я хотел бы просить, чтобы нам назначили агрономом… Платона Андреевича Гайворона. Четвертый курс академии заканчивает. Вырос здесь…

— Меня удивляет ваше предложение, товарищ Коляда. Вы что, спали, когда здесь выступал Гайворон? Нам никто не дал права ревизовать решения директивных органов, — нахмурил лохматые брови Бунчук.

— Я не ревизую, а рассуждаю, — ответил Платон. — Рассуждать можно?

— Без демагогии, — постучал костяшками пальцев Бунчук. — Вы размышляйте над тем, как выполнить решения, а не разводите антимонию. Относительно агронома, Семен Федорович: завтра же привезите Кутня назад. Попросите извинения и привезите.

— Но он, понимаете, сам уехал… и мы тут думали… — Коляда никак не мог связать фразу.

— Для Гайворона место готовили, Семен Федорович? Рано еще товарищу Гайворону руководить. — Бунчук начал складывать бумаги.

— Никакого мне места не надо, и никто его для меня не готовил, товарищ Бунчук, — со скрытой усмешкой ответил Платон. — Я тракторист и другой работы не прошу ни у вас, ни у Коляды. И никогда, кстати, не просил.