Николай Зарудный - На белом свете. Уран

С вечера Васько почистил свои сапоги и помыл голову холодной водой, потому что горячей не было. Долго причесывался перед зеркалом — и «на пробор» и «вверх», но волосы, хоть плачь, торчали ежиком.

Ваську очень хотелось, чтобы Платон проснулся и поздравил его с днем рождения. Ему сегодня одиннадцать лет. Но Платон спал. Васько еще вчера сделал новую зарубку на двери. За год он вырос на четыре пальца.

Ладно. Платон поздравит его вечером. Может, еще и подарок какой-нибудь принесет?.. Стешке отец купил на именины золотые часики, но потерял… Хотя бы Платон не потерял, если что купит…

Когда еще была мама, то в этот день она угощала друзей Васька конфетами и пряниками. Ну, ничего, через день-два пойдет Васько в лес, попробует нацедить березового соку. Принесет бутылок пять — и позовет хлопцев… Ух, и вкусный же березовый сок!

Пора в школу. Какой первый урок? Арифметика. Не схватить бы двойку!

Платон оделся, побрился. Сейчас он пойдет к Никодиму. Надо быть решительным.

На стуле — Стешкин платок. Пахнет ветром и полем…

С подворья послышались женские голоса. Кто это? Платон открыл дверь. В цветастых платках, с кошелками, в хату зашли невестка Чемериса Татьяна и Мотря Славчук.

— Принимаешь непрошеных гостей? — низким красивым голосом спросила Мотря, окинув любопытным взглядом сиротскую хату.

— Прошу, заходите.

— Ты извини нас, Платон, — Татьяна поставила на лавку кошелку, — не посчитай за обиду…

— Мы давно собирались, да все как-то не смели…

— Садитесь, — пригласил Платон, не понимая, в чем дело.

Молодицы начали развязывать кошелки и выкладывать на стол завернутые в чистые платочки масло, сало, колбасу, баночки с медом, жареных кур, яйца…

— Спасибо тебе, Платон, за электрику… Как красиво и удобно, прямо слов не найдешь! — напевала Мотря.

— Будто день ты нам удлинил, — вторила ей Татьяна. — Только не будь гордым, все это от чистого сердца.

— Что вы! Мне ничего не надо, я ничего не возьму, — отмахивался растерянный и смущенный Платон.

— Э-э, нет, Платон… И чего ты нас в такое положение ставишь? — пела Мотря, выкладывая и выкладывая из кошелки все новую снедь. — Да мы бы тебе поотдавали что только хочешь. Такие уж удобства! Или к дитяте ночью встать, или какую работу сделать… светло и приятно. И керосином не чадит… Спасибо большое.

— Мы уже говорили с молодицами, — добавила Татьяна, — если б выбрать тебя головой, то и горя не знали б…

— Мотря, Татьяна, спасибо вам, но я ничего не сделал. Я только съездил…

— Ты уж, Платон, нам не говори, — Мотря не хотела и слушать. — Давай, Татьяна!

Татьяна отвернулась и вынула из-за пазухи что-то завернутое в платочек.

— Тут, Платон, люди насобирали сто рублей, потому что тебе же не оплачено… Христина Горобец говорила… А осенью еще соберем.

— Не возьму!

— А почему ты за свои должен добро нам делать?! Бери да прости, что мало… Но мы от чистого сердца, ей-богу, — божилась Мотря.

— Не возьму.

— Ты посмотри на него! — растерянно обратилась к подруге Мотря.

— Я вам говорю серьезно, не возьму.

— Ну что ты ему скажешь? — недоуменно сокрушалась Татьяна.

— Очень ты, Платон, гордый, как я вижу, — лукаво повела своими черными глазами Мотря.

Татьяна и Мотря, посмеиваясь над растерянным Платоном, пошли в камору, повытирали на полках пыль, снесли туда всю снедь. Проворная Мотря, заткнув за пояс подол юбки, принялась мыть пол в хате.

— Мы тут наследили… А к маю хату побелим.

— Тут, может, и без нас обойдутся? — намекнула на что-то Татьяна. — Гляди, Мотря, какой платок!

— Славный платочек.

— А знаешь, чей?

Платон был готов провалиться сквозь землю.

— Стешкин, — открыла Платонову тайну Татьяна.

— Ты почему ж молчишь, Платон? — В Мотриных глазах запрыгали бесенята.

— Да это она к Гале приходила, — без надежды на успех сказал Платон, — забыла, наверное.

Но еще тот не родился, кто обвел бы вокруг пальца Мотрю.

— Смотри, Платон, не прозевай: такие девчата и в Сосенке раз в сто лет родятся…

Молодицы собрались уходить. Уже в сенях Мотря спохватилась:

— Платон, жинки из нашей бригады просили тебя еще…

— Что, Мотря?

— Ты когда-то на собрании о детских яслях говорил… Не забыл?

— Нет…

— Так скажи там Коляде, чтобы сделали для деток… Начнется работа в поле, а мы опять будем дома сидеть.

— Скажу, Мотря.

Что-то волнующее и по-особому искреннее было в этом посещении. Может, впервые в жизни почувствовал Платон, что сделал маленькое добро людям…

Но надо было идти к Никодиму Дыньке. Потом он напишет письмо Наталке или просто поедет в Винницу… А что делать о платком?

Платон, обойдя кузницу, чтобы не встретиться с хлопцами, зашел в столярную мастерскую. Никодим Дынька, напевая только одному ему известную песенку, старательно выстругивал валек.

— Здравствуйте, — поздоровался Платон.

— Видишь? — вместо ответа Дынька показал Платону свою работу.

— Вижу, — сказал Платон.

— То-то оно и есть, — сплюнул Дынька.

— Что, дядько Никодим?

— Вальки делаю, едят его мухи с комарами… Я, Никодим Дынька, делаю вальки… А почему? Потому что нет у меня ни подручного, ни мастера под командой, ни полмастера… Был Хведько, только научил его держать долото в руках, а он сорвался и уехал на курсы трактористов… Разве мое дело вальки строгать? Я могу такую телегу смастерить, что объедешь на ней вокруг света. Трижды объедешь, и не будет ей сноса. А я должен сидеть на вальках к боронам.

— Так пусть вам выделят подручного, — посоветовал Платон.

— Или, скажем, надо тебе построить хату, — не слушая его, продолжал Дынька, — ты не ищи никого, а прямо ко мне: Никодим Сидорович, хочу иметь хату на три комнаты — и все. Давай мне материал, подручную силу и осенью получай хату. Или, допустим, нужен тебе шкаф… Приходи ко мне и… Так зачем ты, Платон, пришел?

— Вы вот о хате тут говорили, — издали начал Платон.

— Говорил.

— А себе еще до сих пор не построили настоящей…

— Видишь, Платон, тогда, когда мою Поликарп дымом пустил, не было у меня капитала… А раз человек сидит без капитала, то спросу с него нет. Вот я слепил халупу и живу, едят его мухи с комарами. С пятилетки на семилетку, как говорят, откладываю. А сейчас уже приходит срок — Олег хочет жениться.

— Так, может, мы с вами и сговоримся, Никодим Сидорович?

— В каком вопросе? — Дынька отбросил валек.

— Хочу продать свою хату.

— Зачем? Хата крепкая, я там приложил свои руки, еще когда отец твой живым был… Фундамент добрый, стропила грабовые… Выезжаешь куда?

— Думаю.

— Значит, не греет отцовская хата?

— Причин много, — неопределенно ответил Платон, перебирая сосновые стружки. — Так как, Никодим Сидорович?