Яков Ильичёв - Турецкий караван

Перед самой отправкой Ваня побывал на почте, хотя понимал, что здесь, в Тифлисе не будет письма от Аннёнки, — ведь из Баку он дал телеграмму Иларионычу в Шолу, тот передаст Аннёнке, чтобы писала в Батум. Сбегал на авось — письма, конечно, не было.

До Батума четыреста верст. Двинулись при солнце. Поезд выполз в поле, пошел на запад, долиной Куры, по волнистой дороге, по ажурным, будто воздушным мостам на высоте, переброшенным со скалы на скалу. Этой дорогой и мостами стремились овладеть заграничные капиталисты. Дорога соединяла моря, Черное и Каспийское.

Тихие летом речонки сейчас ревели, взметывались, кидаясь на самые рельсы. Железную дорогу, насыпь оберегали каменные, отводящие водопад, каналы. Единственная здесь дорога от одного моря до другого. Под колеса ложилась голая холмистая земля. За древним Мцхетом косо стояли на склонах черно-медные сосновые леса. Голубой туман поднимался из сумерек долин, овевал багровые стволы. Разлеглись то ли горы, то ли редеющие тучи. В них вдруг возникали зеленые ущелья, стало быть это горы. Таких еще не видел Ваня: в Крыму горы теснее и ближе к глазам, а здесь просторные. Сверху, роя ущелья, скачут буйные речки…

Поезд осторожно взошел на железный Николаевский мост, окрашенный суриком. На мысе у слияния двух рек белели домики. Ваня слышал, как, стоя у окна, Дежнов прочел на память:

Дежнов вспомнил историю какого-то царя Вахтанга, собор Двенадцати апостолов и нашествие завоевателя по имени Тамерлан.

На выступах дремали развалины замков. Замедлив ход, поезд миновал Шиомгвинскую платформу. Здесь у скалы уже полторы тысячи лет стоял монастырь. Такой тут воздух, что счет жизни идет на тысячелетия…

То и дело поезд переходил с берега на берег. После голых садов и виноградников остановился среди гор. Станция чудно́ называлась: «Ксанка». Белел домик. Ваня смотрел поверх него на склоны, на леса, дубовые — курчавые, буковые — внизу голубоватые, а возле туч темно-зеленые…

Местами долго простаивал поезд, и тогда после грохота железа голоса на тихой станции слышались словно голоса соседей ясным летним утром в Шоле, и хотя люди говорили на чужом языке, казалось, что понимаешь.

Стеной тянулись казенные леса — деревья, обвитые плющами. Где-то в горах их пилили на шпалы. Раньше, говорят, только дубовые делали, теперь же в деле и сосна. Много леса сожгли поджогами — местью за судебные тяжбы и несправедливое отнятие земли. И всему виной неразмежеванность. Ничего, скоро навовсе уйдет межа, уйдут Хоромские. Вырастут новые леса, каких и не бывало.

Гуще пошли сады и хутора. Возвышались древние башни. Долина раздалась, горы отбежали. Усилилось грузовое движение, проносились керосиновые эшелоны. На станции — торговля, сделки, наем на работу. Вроде как забылось наступление войск, сражения за каждую станцию. Война здесь как землетрясение. Не верилось, что больше не будет толчков. А вдруг завтра да и стукнет? Движение казалось лихорадочным.

— Приближаемся к разъезду Уплис-Цихе, что значит «Пещерный город», — сказал Фрунзе, проходя по коридору. — Город троглодитов.

Сколько всего на земле!

Что значит «троглодитов»? Когда-нибудь Ваня узнает и это… Словом, кто хочет понять землю, тот должен ездить… И хорошо, если твой спутник — учитель, как Фрунзе. Ехали — видели мир, ширь Советов.

Сказочная земля… Ваня смотрел в бинокль на песчаного цвета длинный утес с черными врубками вроде голых окон. Фрунзе говорил:

— По описанию Монпере, в этих пещерах был город: лавки, дворцы, базары, был водопровод. Предание говорит, будто этот город основал не кто иной, как правнук Ноя.

Дальше, на дне ущелья Ваня различил стену из мощных ореховых деревьев, татарского клена и тополей, связанных лианами сплошь. Наконец, на равнине, ограниченной хребтами гор, показались дома уездного города Гори.

С узловой станции Михайлово отправили в Тифлис телеграмму — едем благополучно… Пройдя долиной и в южной стороне повидав устье Боржомского ущелья, попали во мрак: поезд ворвался в черный грохочущий туннель длиной в четыре версты. Так из Карталинии попали в Имеретию. Пробежали через небольшой мост, начались теснины, кручи, и поезд стал пробираться словно ползком. Это все Сурамский перевал. Крутые спуски, а когда на подъеме, то нужен еще один паровоз. Речки пересекали дорогу на каждой версте. Поезд шел с моста на мост и вдруг будто ухнул в ущелье, потом прополз, как змея, под гигантской трубой, отводящей все выносы и потоки… А были места, где поезд такой изгибался дугой, что сближались голова его и хвост… Вдруг — стоп: что-то случилось впереди, либо река какая набедокурила, либо… Словом, ремонт, раньше утра поезд не двинется.

В тишине заиграла гармонь. Ваня стоял в открытых дверях вагона, дышал. Тучи, летящие издалека — будто от Шолы. Кругом горы…

Кавказ против России небольшая земля, только что идет в облака, а народов! Едешь, и что ни час, то иной башлык, другая папаха. За горой народ, за другой — другой. На этой улице грузины, на соседней турки, а дальше персы или еще кто. И это ничего. Ведь одну землю засевают, по одной дороге ходят, из одной скалы камень берут. Драки нет, если пролетарии и крестьяне. Драка есть, если бедный и богатый. Кровная месть или разбойники — это из-за темноты, и будет изжито. В Шоле, бывало, суетливый дед Сайка пытался объяснить жизнь:

— Бог-от рассердился, зачем грабеж вокруг. Насилие, говорит, а люди не слушаются меня, притоплю-ко их всех, а там выйдет что-нибудь другое… Ну, Ноев ковчег из дерева гофер приосел на горах Араратских, опять пошел людской род, теперь ноевской нации. От его сына Яфета — мы, северные. От Хама — всякие другие… Ну, в одном месте жжет, надумали люди поднять башню. Кирпич, глина, взялись класть, возвышают и возвышают. Бог видит: что за нахальство, подбираются ко мне! Ну, я им сейчас устрою. Смешал языки, то есть у каждого племени свой, другим непонятный. Артели-то и не стало. Один другого не понимает. Драки и начались. Вот он, Вавилон, до седни…

«Создал бог, но в одночасье всех и утопил, а возродились — перессорил, до сегодня нация крошит нацию. А ведь понятия обыкновенные у всех людей одни, только звуки слов разные», — думал Ваня.

Раздул сапогом угли в самоваре, сел с Фрунзе пить чай, спросил про Вавилон. Фрунзе, прихлебывая чай, отвечал:

— Это не совсем сказка.

Был-таки город Вавилон, но не башню там строили, а пирамиду (ныне откопали ее фундамент). Царь Набопалассар, когда ремонтировали однажды пирамиду, велел выбить слова: «Людей многих народов я заставил здесь камни таскать». Исключительно ради бога. «Вавилон», иначе «баб-илу», означает «врата божьи», только-то. Пирамиду по всем правилам построили, а сказка — ее придумать уже легче.