Яков Ильичёв - Турецкий караван

— Весной, в день подписания русско-турецкого мирного договора, чьи-то войска захватили часть Батума, почту, милицию. Вот и подошла Красная Армия, выручила грузинский город. А те, чьи-то войска и сейчас накапливаются вблизи…

— Чьи-то? — с легким удивлением переспросил начальник, понимая, что Фрунзе говорит о войсках Карабекир-паши, упорно уходящего из-под контроля Ангоры. — Чьи же? Спросим прямо.

— Уж не британские ли?

Губы начальника дрогнули от невольной улыбки:

— Карабекир пока турецкий офицер.

— Почему же не помогает, не шлет вам подкреплений?

Начальник ответил без уверток:

— Этот паша, отделенный от Ангоры высокими горами, горд и дерзок. Его действий я не одобряю.

— Их одобряет зато сэр Харингтон и его разведка, — сказал Фрунзе. — И король Константин, несомненно, приветствует.

Начальник громко проговорил:

— Я не дипломат и доволен твоими словами. Пожалуйста, еще кофе, и пусть себе хитрят дипломаты. Как в России с табаком? Как слушаются солдаты?

Аскер снова вошел, поднос в его руках вдруг качнулся: «Что происходит! Наш-то вроде обрел язык, толкует».

— Будет мир, так и табак будет, — толковал начальник. — Знакомство нужно, чужие головы знать, чтобы не пугаться. Очень хорошо, что приехал в гости, а не воевать. Известия-то приходили тревожные.

Мутесариф пригласил осмотреть знаменитую самсунскую табачную фабрику. Экипажи покатили на окраину города. Ваня и Кемик были с командующим и потом долго вспоминали эту знаменитую…

Снаружи белая, фабрика внутри была черная, табачная пыль ходила облаками и душила людей. Инженер показывал станки, действительно хорошие, автоматические, и объяснял, что самсунские сигареты знает весь мир, что фабрика стоит на французском капитале фирмы «Режи», но теперь контролируется турецкой властью…

Но такой получился момент, что инженер стал совать Ване и Кемику в подарок много пачек сигарет, а брать было неловко, тяжело — стоявшие вокруг женщины-табачницы (инженер сказал: «Работают тут христианки, как более опытные») и девочки лет по десяти все были измученные, белые, как стены этой фабрики.

И другой был момент — женщины, увидев начальство, оставили станки, стали жаловаться, плакать:

— Умираем! Умираем одна за другой. Мужей, сыновей увели ремонтировать дороги, а мы здесь… захлебываемся, кашляем… Совсем туберкулезный воздух… Все умрем… И наши дети тоже… Фабричного заработка не хватает на хлеб… Вечером наши дети, девочки, предлагают себя богатым мужчинам на улице…

Инженер, как и все, слушал печально, сказал, что действительно, много работниц умирает.

Кемик потом говорил Ване:

— Я все думал о Маро… А что, если и она? А вдруг она где-то здесь? Выбежит из-за какого-нибудь ящика, бросится ко мне с криком: «Мой брат!» Узнала бы меня, хотя и в красноармейской форме?..

В Самсуне Кемик ходил с Хасаном по извозным конторам, — подешевле бы нанять лошадей. Торговый Самсун знал, где ему построиться: близко горный проход высотой всего в восемьсот метров. Через него шли караваны с кладью табака с прибрежных плантаций, арбы с фруктами из садов Амасьи, Токата, Османджика. В Самсуне пятьсот лавок, семьдесят пекарен и тридцать караван-сараев — постой для двух с половиной тысяч лошадей.

В конторах Кемик говорил по-турецки. Его спрашивали:

— Ты — турок?

Он отвечал утвердительно. Спрашивали:

— В плен попал к русским?

Не моргнув глазом, сочинял:

— Отец с матерью поселились в Крыму. Я тогда мальчиком был.

— Хорошо, — говорили ему. — Служи русским.

— Они теперь своих армян не пускают против нас воевать.

— Первый случай за тысячу лет.

— Царя вознесли на небо.

— Как только вознесли, так все изменилось.

— Теперь бы еще одного вознести, чтобы враги успокоились.

— Русские помогут вознести.

— Потому и дешево сдам им лошадей.

За упряжку все просили одинаково — сто лир. А лира в конторах Батума в день отплытия миссии шла за двести тысяч рублей. Кемик пил кофе с хозяином самой крупной извозной конторы. Внося задаток, условился, что лошади бессменно повезут до Ангоры, при любой дороге и погоде. Расчет — там с арабаджибаши, старостой в караване.

— Но срока приезда не указываем, — условия ставил хозяин. — А если разбойники, то за убитую лошадь отвечаешь по ее стоимости.

— Э, нет! — воскликнул Кемик. — Пусть отвечает мутесариф! Самсунские лошади, самсунские дороги, самсунские бандиты, Самсун и отвечает.

— Хорошо сказал — поймал, — вздохнул хозяин. — Аллах добрый, за всех ответит. Все от него.

— Что за люди в бандах? — спросил Кемик. — Попадаются ли… армяне?

— Армяне? В наших краях армянских дружин не было. Это где-то там, за другими горами… И кто сказал, будто они навеки наши враги? В моем деле до мировой войны и большого преступления Энвер-паши я имел доход от турецких армян-скотопромышленников. Они были гостями в моем доме. В нашем городе армянские мастера мечеть построили… А в разбойниках ныне турки-дезертиры, черкесы, потом и румы. Есть банды чисто турецкие и чисто греческие. Есть смешанные — в них турки, греки… Вражда… Аллах же не велел. Мы его не слушаемся и вот уже принимаем наказание…

Кемик упорно смотрел, не отводил глаз:

— Кое-кто интересуется: допустим, через Самсун проезжает армянский детский дом и дети погибают от голода…

— Люди помогут… Здесь много богатых, сделают пожертвования.

— А в Эрзеруме?

— Там тоже… Милостыню обязаны подать.

Кемик нанял пятнадцать пароконных повозок. По лошади на человека. В повозках поместится и имущество — ящики с подарками, продовольствие на две недели. Кое-что еще призакупит Кемик в придорожных деревнях, где дешевле.

Земля Самсуна стала легкой. Но турецкая феска все же алая, как кровь… В мыслях Кемика путаница: ущелья, наполненные убитыми, и мирный вид, гостеприимство турок.

…Фрунзе, Андерс и начштаба самсунской дивизии сидели в номере над картой, отмечали расположение застав, опасные подъемы и спуски, неспокойные места.

Ваня тем временем отправился вниз, в гостиную, которая называлась — холл. Через этот холл, полный белогвардейцев, сейчас пройдет Фрунзе — садиться в повозку. Ваня с револьвером в кармане неторопливо спускался по деревянной лестнице. Из темного коридорчика на площадку вдруг выступил владелец отеля, схватил за рукав и потянул к себе Ваню, шевеля черными усами, зашептал:

— Дай совет. Я грек, но меня не трогают. Я русскоподданный. Властям вреда не делаю. Соблюдаю законы. Лучший отель в городе! Все в нем живут: французы, итальянцы, американцы…

— Ничего отель, — подтвердил Ваня. — А что тебе надо?

— Имею просьбу к гражданину Фрунзе, чтобы вступился в Ангоре за мирных несчастных румов… Можно его просить?