Яков Ильичёв - Турецкий караван

Обед окончился глубокой ночью. Куда-то во тьму улиц повели на квартиру. Ваня от усталости не чувствовал ног, боялся, что упадет. И воздуха было мало. В душной комнате Ваня повалился на кровать и словно ухнул в черную пропасть.

Увидел сон: вот он, Ваня, просыпается, по-утреннему синеют окна. А между стульями бродят детишки, мальчик и девочка, по обличью турецкие. Но говорят они по-русски! Озорной мальчонка надел буденовку Вани, как тот мутесариф в Самсуне. Подошел к кровати:

— Дядя, ты проснулся?

Ваня сел, а сон продолжался. Появилась мать этих ребятишек и тоже — по-русски:

— Кыш отсюда, места мало вам! — И к Ване: — Очень любопытные.

Ваня протирал глаза, а когда совсем проснулся, детишек уже не было в комнате. Потом, умывшись во дворе из кувшина, завтракали вместе с хозяевами. Оказывается, ночевали у турецкого солдата, который шесть лет пробыл в русском плену, возле Керчи в Юз-Макской котловине, работал у богатого крестьянина, полюбил его дочку и женился на ней. Она уехала с ним в Турцию, и жили они дружно, в любви. В семье говорили и по-турецки, и по-русски.

«Кемика бы сейчас сюда, пусть увидит», — подумал Ваня.

И Кемик вдруг явился — за распоряжениями. Усадили и его.

Хозяева спрашивали о новых порядках в России. А Фрунзе — вспоминает ли хозяйка родину, не хочется ли ей домой?

— Как же не вспоминать! — отвечала. — Скучаю. Семь Колодезей — пустынное место, а все равно скучаю. Как вспомню нашу степь… Мать с отцом и сестер хочется повидать… Редко получаю письма… Кушайте же вы, ради бога. Али, угощай, ну какой ты… Поехать бы… Но с детьми, да в такое время… Если бы еще пароходы шли…

— Со временем, — сказал Фрунзе.

— Да, пока война, мужа моего не отпустят. А без него не поеду… Он у меня… не знаю, как сказать. Лучшего человека на свете нет. Никогда не думала, что Турция мне второй родиной станет.

«Слышишь, Кемик?»

— А как турки относятся к вам?

— Ласково, хорошо относятся. Славный народ.

Ага! Кемик слушает и смотрит во все глаза.

Позавтракав, пошли снова в лицей, а там — концерт в честь гостей. Пели мальчики и девочки в белых рубашках и кофточках, построились в ряды. Учитель аккомпанировал. Ваня запоминал мотив, чтобы потом подобрать на гармони.

Как все турецкие, песня окончилась внезапно. В другой песне Ваня различил слова «Камал», «Гази».

Песня эта была и грозная, и задушевная. А пелась протяжно:

Кемик переводил:

— Мы — солдаты Кемаля… Кемаль, да сгинут твои враги. Ты живи, долго живи, Кемаль!

То, что дети в песне называли себя солдатами Кемаля, обрадовало Фрунзе. «Народ добр, и он с Мустафой. Значит, и с Мустафой найду общий язык». Фрунзе после концерта произнес короткую речь, сказал: и мы хорошо примем вас на Украине и в больших городах России, когда вы, турецкие юноши, приедете к нам учиться.

Овация лицеистов и их учителей. Директор лицея сказал:

— Наше юношество увлечено великим делом Гази. Если нашим детям будет можно посещать высшие школы великой России, то станет крепче единение стран. Мы восторженно благодарим вас.

…В разговоре с военными Фрунзе выяснил, что внутренние мятежи против Ангоры происходили и в Иозгате. Авантюристы видели, что центральное руководство не может еще все районы контролировать, и старались на местах захватить власть.

Военные называли имена атаманов, которые действовали, скажем, в Зиле, в сердце Анатолии, а также в окрестностях Ербаа, повсюду. На востоке, в Диарбекире недавно замятежил глава племени Кочкири, властный Хайдар-бей, подстрекаемый Абдул Сеидом…

— А как в Иозгатском районе сейчас? — спрашивал Фрунзе.

— У нас пока тихо, наверно, тихо будет и впредь, — отвечали. — Впереди на вашем пути город Кескин, населенный румами, но там тоже будто спокойно.

До Кескина сто верст. К каравану прикомандировали другого офицера, знающего местность.

За Иозгатом шоссе резко повернуло на запад. Пологие горы справа и слева… Проехали много деревень. В Баши и Елма отдыхали. Доро́гой офицер рассказывал о своих тяжелых переживаниях: он был в Смирне, когда высаживались оккупанты.

— Страшно… Убитых сталкивали в море… Прибой красный стал, пена стала розовая… Мертвый упал мне под ноги, на него я упал… Пополз… За какую-то тележку лег, потом в ворота… А потом бежал в горы…

К вечеру одиннадцатого декабря караван вошел в Кескин, в котором значилось полторы тысячи дворов. Это был город уже Ангорского вилайета. Дома свободно раскинулись по берегам горной речонки и на склонах холмов. Прямо-таки украинские — с крылечками и садочками. Прикомандированный офицер сказал:

— Здесь живет папа Эфтим, главный священник анатолийских греков. Тут жили богатые греки, повсюду везли товар. Теперь они на работах… Вот в этом доме папа Эфтим живет. Умный человек.

— Я вижу, обошлось, не было столкновений?

— Обошлось, не было. И не будет. Папа Эфтим помогает: кескинские греки подчиняются ангорской власти, не хранят оружия. И верно, ни одного выстрела…

Караван шел по широкой улице, из домов выглядывали любопытные, понемногу собралась толпа, мужчины в пиджаках и в ботинках, похожи на жителей южнорусских городов… Многие лица красивы, глядят смело. Однако больше лиц апатичных и угрюмых. А в иных глазах — страдание, боль…

А кругом сады. Весной, должно быть, городок погружается в цветение айвы, черешни, туты.

У конака, обсаженного тополями, приезжих встретил молодой человек — каймакам. Когда Фрунзе соскочил с коня, каймакам с искренним огорчением на прекрасном французском языке проговорил:

— Простите нас: поздно получена телеграмма, и мы не встретили вас как подобает.

— Ничего, мы свои люди, — с успокаивающей улыбкой по-французски же ответил Фрунзе.

В конаке, где ночевать, как везде на постоялых дворах, холодно и пустынно. Лишь в комнате Фрунзе ковер и подушки. Пришли гражданский судья, муфтий, офицеры, инженер — начальник гильзонабивного завода. Ужин — в холодном зале.

Инженер сказал, что сам он из семьи, некоторым образом связанной с Россией: было время, отец жил в Петрограде. Муфтий интересовался, конечно, отношением к всевышнему. Фрунзе ответил обстоятельно. Заговорили о дороге. От Яхшихана идет железная — узкоколейка, — сказал инженер. А шоссейная возле Кескина входит в долину реки Кизыл-Ирмак. Это река Галис у древних греков.

— На каюках можно идти, — сказал инженер. — Но еще не всю изучили. Работает комиссия. От Ак-Даг до Ар-Басур река судоходна. Пройдут баржи-плоскодонки с углем.

«Занимаются уже и хозяйством, — подумал Фрунзе. — Стало быть, власть укрепляется».

Фрунзе завел разговор о румах: можно ли миром уладить внутренний греко-турецкий конфликт?