Яков Ильичёв - Сиваш

«Товарищ! Пусть не остывает в тебе жгучее чувство обиды! Вспомни, товарищ, о каторжной жизни своей. О детях своих. Ведь они есть хотят, они жить хотят! Мы устали страдать, мы устали терпеть, мы хотим счастья, мы хотим воли!»

К мурлычущей Талке выскакивали из-за красноватых сосен и черных елей казаки на конях; топча молодой папоротник, гнались за людьми, многих порубили, искалечили. Он, Фрунзе, писал протест-ультиматум губернатору, требовал прекратить преследование Совета. Рискуя собой, выходил на переговоры с казаками, убеждал их не воевать с рабочими.

Тогда в Иванове он создавал боевые дружины, отбирал смелых, преданных, в лесу за Шуей, и возле Иванова за рекой учил боевиков стрелять из винчестера и сам учился попадать в цель без промаха. На темных улицах по ночам дружинники снимали с полицейских шашки, револьверы, отбирали патроны; полицейские стали бояться выходить в одиночку. В декабре дружина срочно выехала в Москву и до конца стояла на баррикадах.

Однажды в сумерках на окраине Иванова шли из лесной сторожки, где печатали листовки весь день, наткнулись на казачий разъезд. «Стой! Кто такие? Обыскать!» Под рубахой Фрунзе нащупали листовки — ага! «Вяжи, аркань его!» Накинули на шею аркан, а лошадей пустили вскачь. На бегу схватился за петлю, чтобы не задушила. Споткнулся, упал — поволокло. Удалось, однако, вскочить на ноги. Но руки — на петле у горла, за лошадью не поспеть. Снова кинуло на камни, потащило… Урядник сбавил рысь, остановился: «Лезь на плетень, сядешь верхом!» Фрунзе поднялся на побитые ноги, взобрался на плетень. «Влез? Пой петухом!» Фрунзе плюнул ему в лицо. Урядник завопил, гикнул, с силой стегнул по крупу коня. Аркан рванул за шею, а нога, застрявшая в прутьях плетня, хрустнула (хромота на всю жизнь), плетень затрещал и повалился. Потеряв сознание, не ощущал, как ударяется о камни, как подбрасывает его. Очнулся возле полицейского управления. Голос говорил: «Еще живой…» Начали бить сапогами по ребрам.

Главное — не сдаваться, не отступать от самого себя, от того человека, каким ты хочешь видеть себя. Каким? Идеал человека — Владимир Ильич.

В Швеции на партийном съезде он, Фрунзе, самый молодой из делегатов, неловко ежился в шерстяной тройке — казалось, плечи не свои. Но вот в перерыве между заседаниями его представили Ленину. Владимир Ильич стоял возле окна, слегка откинув плечи, глаза смеялись, когда подавал руку. Фрунзе страдальчески хмурился — собирались морщинки на мальчишески нежном, белом лбу — и досадовал, что вынужден стоять напротив окна, на самом свету, и всем видно, какой он молодой.

Но Владимир Ильич оживленно, не дав опомниться, какой-то добродушной шуткой начал уже разговор: «Пожалуйста, без чинности, молодой человек!» Спросил как раз о том, что больше всего занимало Фрунзе, — о баррикадных боях в Москве, о выгодах и невыгодах баррикад. И сразу Фрунзе увлекся, как подхваченный волной. Он считал, что баррикады — лишь слабая защита от пуль, а движению и связи дружин весьма и весьма мешают; царские офицеры передвигались по улицам, маневрировали, как хотели… «Нуте, нуте, повторите вашу мысль подробнее!» — заинтересованно попросил Владимир Ильич и, слушая, временами кивал: «Вернейшая мысль. Прямо в точку!» Революции нужны свои офицеры, военная тактика и стратегия. Дружелюбно, по-товарищески говорил, что молодые, такие, как он, товарищ Арсений (партийное имя Фрунзе), и станут организаторами военной силы революции, и это очень хорошо, что Фрунзе молод. «Выглядите вы преотлично, вас даже дорога не измаяла». Спросил, видел ли город. «Посмотрите! Чудесный! В России, видимое дело, шпики не дают нам, подпольщикам, зайти в музей. Ну, мы пока что — здесь! А вообще говоря, хождение по разным народным вечерам, увеселениям мне часто нравится больше, чем посещение музеев и пассажей. Как с языком — ладите?»

В городе росли сады, как дремучие леса, между домами — вдруг высокие серые скалы, мох. Фрунзе ходил, смотрел, думал, о Владимире Ильиче. «Учитель, на пять голов выше всех, но как прост, какой-то свет и жизнь струятся от него». Фрунзе чувствовал себя очень сильным. Это чувство не покидало его и потом, в России, на суде, когда выслушал смертный приговор (казнь через повешение) и когда в ожидании пересмотра дела по кассации во Владимирской тюрьме изучал труды военных теоретиков, политическую экономию и финансы, введение в изучение права и нравственности, добивался правильного произношения в английском языке. И после второго смертного приговора, потом замененного каторгой, не покидало его чувство своей силы.

По стенкам купе скользил свет от редких железнодорожных огней. Грохотали колеса. Фрунзе с закрытыми глазами лежал в темноте на жесткой полке. Вспоминался Ильич, каким Фрунзе видел его однажды перед началом заседания ЦК в большой, но тесной от людей комнате. Весело выпроваживая нечленов ЦК, Владимир Ильич громко говорил: «Пора начинать, пора! Пора!» Прищурив глаз, обращался к одному, к другому: «Вы не член ЦК, вы тоже нет?! Так выходите!» Одного помедлившего наркома Ильич слегка, но настойчиво подталкивал к двери: «Милости просим!»

Видел Ильича в кабинете за письменным столом. Однажды Фрунзе зашел, Ильич не прервал работы, быстро писал, одновременно слушал и отвечал Фрунзе. И, только дописав, весь обратился к нему.

Вспомнил выражение лица Ильича, когда, выслушивая чей-нибудь многословный доклад, Ильич начинал терять терпение…

Думал о предстоящих делах и возможных событиях. Не тайна, зачем вызывает Москва. Врангель срастил и движет белую армию, поглядывает за Днепр.

Как победить его? Это прояснится в Москве, после встречи с Ильичей. Однако вот они, уже маячат препятствия. И вот одно — в образе человека с колючей, как у Мефистофеля, бородкой, будто в ярости стиснутыми зубами, взъерошенного и надменного, упоенного своей известностью на посту председателя Реввоенсовета республики.

Верно, эффектный оратор. Но самовлюблен и слеп, как токующий тетерев, и скучает, когда дело касается «мелочей», не той высокой политики, которую, по его мнению, творит он; сидит на заседаниях Реввоенсовета, лениво разрезает страницы французского романа. Самоуверенность беспредельна: не велика голова, да булава при ней.

Когда «правитель омский», Колчак, с огромной армией наступал, захватывая Сибирь, Урал, с востока рвался к Волге, чтобы, соединясь с Деникиным, идти на Москву; когда коммунисты тянулись на фронт и Центральный Комитет нашел нужным поручить ему, Фрунзе, командование Четвертой армией на Восточном фронте и этим отклонил решение Троцкого назначить командующим другого, им самим избранного человека, Троцкий, будто согласившись с ЦК, все же не отпустил на фронт, под разными предлогами на целый месяц задержал его отъезд в армию.