Яков Ильичёв - Сиваш

Всем наплевать, кто и что будет: монарх, черт, Врангель или Кривошеин. Как-то Шкуро сказал великому князю Дмитрию, участнику убийства Гришки Распутина: «Хочешь, Митька, я тебя царем сделаю?»

У добровольцев спайка, как в шайке. Сами над собой смеются: «Война, говорят, до победы, грабеж — до конца!» Золотой цвет армии — корниловские первопоходники. А кто они? Мальчики с пустыми глазами, с пустой душой, но с оружием. Оружие для такого — инструмент на кровавой пашне, а кровь для такого — деньги. Другого дохода, другой специальности он не знает.

Что же дальше?

Рота Олега работала по обе стороны Турецкого вала, строила укрепления на участке от Сиваша до чумацкого шляха. Вместе с Кадиловым Олег приехал сюда еще в апреле. Теперь он сидел в крохотной палатке-шалашике на самом валу, прятался от губительного солнца.

Изредка вылезая из палатки, Олег смотрел в бинокль. Под палящим солнцем на тонущем в белом мареве высоком валу, в душном рву, заросшем колючками, и на равнине копошились грязные, заволоченные пылью, обожженные солдаты. Одни тащили к блиндажу железную балку, как муравьи, мелко перебирали ногами, другие закапывали перед рвом в твердую землю суковатые колья, разматывали колючую проволоку и тянули ее на одиннадцать верст — от сивашской до черноморской воды. Неровные ряды кольев и тонкая паутина таяли вдалеке в синеве.

Жаркий воздух струился, дрожал, необыкновенно густой и синий. На горизонте вдруг возникла длинная голубоватая полоса, какое-то мелкое озеро. В воде стояли белые хатки, тополя. Воздух над ними чистый, беловатый, а синяя вода с белесым оттенком. Там такое счастье, такая прохладная тень и синяя влага… Но это степной обман. Нет ни озера, ни тополей — это мираж, воздух играет. Синяя полоска воды на глазах становилась короче и уже. Вскоре все исчезло, хатки и тополя будто завалились за горизонт, вода будто впиталась в сухую, раскаленную землю. Олег грустно усмехнулся: вот так исчезают и иллюзии!

К чему укрепления, двутавровые балки, вполне пригодные для мостов; зачем разбирать крестьянские хаты и строить блиндажи, землянки, орудийные и пулеметные позиции? Над планами фортификаций трудился сонм иностранцев: Сеймур, Гоп, Перси, Мак-Малей, Кейз, Манжен. Работами руководил французский генерал Фок. И все это, чувствовал Олег, ни к чему, все попусту. Вал никому ни в чем не поможет.

Весной Олег, как и все, надеялся, что новый вождь выведет из мышеловки, откроет какую-то перспективу. Но Врангель просто пошел в наступление. Ну, заняли Таврию Северную, уперлись в Днепр, а дальше что?..

На южном склоне вала выложено белыми камешками: «Перекоп — ключ к Москве». Но до Москвы — как до звезд. Ощущение мышеловки и теперь не кончилось. Силой, войной, очевидно, не выйдешь из мышеловки. А выйдешь, в конце концов попадешь в степи под дубинку красных и — каюк. Очень простые соображения…

Думая о том, как он уже тысячу раз обманывался в своих ожиданиях и как он бессилен со своими соображениями, рассуждениями и прогнозами, Олег приходил в ярость. Успокоившись, снова принимался размышлять и безотчетно разжигал себя. Главный вопрос: «Что же дальше?» — как камень, голове тяжело. Нет, лучше не думать об этом… Олег отдал вестовому бинокль и велел подать бриться. Чтобы не думать, стал в складном зеркале изучать свое худое бледно-смуглое лицо, мрачные, запавшие глаза.

Бреясь, Олег косился на степь и, лишь бы не молчать — молчание ведет к думам, — говорил вестовому:

— На том кургане был за́мок. Конечно, неприступный. А вот тут — ворота, крепость Ферх-Кермен, потом Ор-Капу, потом по-русски — Перекоп. На воротах была из глины сова. Через этот ров был мост на цепях. А во рву полно воды, янычары сторожили. Пушки отсюда, как и сейчас, смотрели вон туда. По этому шляху шли торговые караваны. Верблюды с огромными вьюками, арбы на огромных колесах. Тащились в Кафу, то есть в Феодосию. Посольские караваны стояли перед мостом. По шляху гнали пленников. На валу, во рву они в цепях работали, под нагайками… Черт-те что вынесет человек!

Сидевший у входа в палатку вестовой плохо слушал. Олегу стало скучно рассказывать, он замолчал, а побрившись, лег отдыхать.

В палатке было сумрачно, и Олегу, прежде чем дремать, захотелось думать о хорошем, о крупицах радостного. И сейчас же он вспомнил девушку, что зимой так заботилась о нем. Поила молоком. Ласково смотрела. У нее овальное смуглое лицо, вся она такая свежая, веселая… Дважды ездил он с Кадиловым в село, чтобы найти эту Лизу, — так, кажется, зовут ее, — но никак не мог угадать, где ее хата. Летом все выглядит иначе, нежели зимой, улиц не узнать, хат не узнать, а Лиз в селе много.

Олег и Кадилов в седлах ехали рядом по широкому твердому шляху. Низкорослые костлявые степные кони — лучшие на фронте — по полуденной сухой жаре ни за что не хотели бежать, мелко семенили, норовили повернуться задом к ветру.

Олег покачивался в седле, горбился, голова беспрестанно кивала в лад шагу коня. Капли пота из-под фуражки катились по лицу, по шее за расстегнутый воротник гимнастерки. Ноги в сапогах — словно в горячей воде. Поводья скользили во влажных ладонях.

Кадилов утомился махать плеткой, но не размяк. Крошечный козырек надвинул на облупившийся, покрасневший нос, молодцом повернулся в седле.

— Вчера встретил знаешь кого? Шарова из контрразведки! В Джанкое, помню, на станции этот Шаров появился пьяный, пристает: «Купите кольцо с бриллиантами! Баснословно дешево, задаром». Сукин сын, работал ловко! — у Кадилова восхищенно сверкнули глаза. — Уплывали из Одессы — скупил валюту и казенных нахватал. И вот с бриллиантом пьяный бродит по станции, шумит: «Что мне генерал?! Я на генерала…» Этого генерал не стерпел. Под суд дурака!.. А помнишь полковника Протопопова, которого Слащев расстрелял, за Орлова? Недавно родственница этого полковника признала кольцо, доказала, что оно попало к Шарову, когда он вез арестованного Протопопова из Севастополя к Слащеву. Шаров не дурак — знал, зачем везет Протопопова в Джанкой.

Кадилов захохотал.

Олег хмуро сдвинул брови.

— Что же тут веселого, Сергей? Ты не любишь, когда я рассуждаю. Но скажу тебе, что низко мы пали. Прямо в грязь. У нас ничего за душой… Собственно, стараемся вернуть прошлое. А, как говорится, над прошлым опустилась крышка гробовая. Мы, дураки, лезем под нее — вот как я понимаю…

— Уж не потянуло ли тебя снова на север? — Кадилов усмехнулся. Потом вдруг выпрямился в седле. — Может быть, большевички тебе улыбаются мило?

— Я не знаю большевиков, что это за люди. О них только слухи. Тому, что пишут «Таврический голос» и Аркадий Аверченко, я не могу поверить, извини… И вообще… — Олег махнул рукой. — История мчится, как бешеный конь, и мне на ходу не вскочить…