Яков Ильичёв - Сиваш

— Ах, ах, как грустно, — засмеялся Кадилов и стегнул нагайкой Олегова коня. — Эх ты, вещий Олег! Погоди, увидишь в Строгановке свою красавицу, и все пройдет… А мужики твои — знай это! — готовы сожрать тебя со всеми твоими мыслями. Ты, милое дитя, и не знаешь, как они тебя ненавидят. Хочешь, расскажу, как я их за веру и барона Врангеля воевать загонял?

Олег молчал. А Кадилов, посмеиваясь, рассказывал:

— Иду по селу, плеточкой машу, а во всех дворах торчат из-за оград дурацкие головы. Любопытные! Скоты ужасные, насквозь видят каждый мой шаг! В армию не идут, хоть руби на месте. Замучился. В Ново-Васильевке десять тысяч душ. Ну, думаю, будет улов. Назначил день призыва, староста прошелся по хатам. И вот сидит доктор, сидят писаря, — Кадилов захохотал, — ждут. А пришли — один безглазый, другой без ноги. Насмехаются, хамы! Здоровые в степи хоронятся, в скирдах. Я с ротой солдат ночью пошел по селу. Солдатики стали обыскивать хаты, сараи, погреба. Я, черт возьми, ждать не люблю. Мои орлы выталкивают из хат, ведут ко мне живой товар… Приказ Врангеля: людей, людей во что бы то ни стало! Кстати, этот приказ разрешает сажать под арест родителей и жен сбежавших, а имущество конфисковывать, то есть себе… Понимаешь? Ловим молодух, стариков, старух, запираем их в сараи под караул. Плач и гвалт. Потеха! А ты говоришь: «Мир с родным народом». Чепуха, понял? Только нагайка и сила…

— Это-то и худо, теперь ясно вижу, — отозвался Олег.

Свернули со шляха, поехали по узкой прямой дороге вдоль Сиваша. В мелкой балочке возле одинокого, с длинным корытом, колодца спешились. Легли на землю, головами в узкую полоску тени от корыта. Слушали бесконечный дальний звон кузнечиков. Тихий берег, какая-то особая, сивашская тоска… Даже Кадилов присмирел. Из-за горбинки вдали медленно поднялось пыльное, желтое под солнцем, широкое марево, потом край горбинки задвигался. Под облаком пыли показалось стадо овец. Плотной кучей овцы бежали к колодцу. На ближнем краю отары шла девушка в белом платке, на другом — почти на разгибая колен — старик с длинной палкой, в шапочке, как у скифов. Они подошли и принялись, скрипя воротом, доставать из колодца и лить в корыто солоноватую воду.

Что-то знакомое почудилось Олегу в девушке, присмотрелся, вскочил, взволнованный, на ноги. Это она, Лиза!

— Сергей! Посмотри — кто! — И к Лизе: — Я узнал вас!

Из-под платка на Олега глядели с любопытством и изумлением большие глаза. Широко улыбаясь, Лиза ответила:

— А вы тот самый… Ей-богу! Зимой у нас ночевали.

Мягкий, певучий говор, белые зубы. Все в ней ясно, просто, откровенно. Кадилов подошел, но Олег не видел его, смотрел на свежие щеки Лизы, на всю ее ладную, крепкую, будто репка, стройную фигурку.

— К вам в Строгановку едем. Вечером у вас пляшут?

— Пляшут, — с веселой готовностью ответила она.

— И сегодня вечером соберутся?

— Соберутся…

— А вы пасете. Это ваша отара? — пристально глядя, спросил Олег.

— Нанялась за хлеб. Тато велел, — все с той же готовностью ответила Лиза.

Замолчали. А что же стоять и молчать — распростились, разошлись, оглядываясь… Остаток пути в Строгановку Олег беспрестанно улыбался.

— Врешь, Сережа, они все-таки люди, и, может быть, неплохие, не глупее нас с тобой. Разве ты не видишь? Ни одному слову твоему не верю! Просто у тебя собачья работа.

Вечером в темноте Олег и Кадилов услышали звуки гармошек и на сивашском, и на северном концах села. Пошли на сивашский. Перед большой хатой со светящимися открытыми окнами столпились девушки и пареньки лет по шестнадцати. Несколько парней было постарше, наверно беспалые или одноглазые. В стороне — старики с палочками. У слабо белевшей под звездами мазаной стены сидел на лавке слепой гармонист с гармонью на коленях. Танец только закончился. Слышались громкие голоса, смех, визг. Юркие ребятишки, без отцов отбившиеся от рук, сновали повсюду, получая беззлобные подзатыльники.

Олег и Кадилов проталкивались к скамье возле хаты. Вокруг, как вода, смыкались люди. Кто-то спрашивал в темноте:

— Это кто такие бродют?

Кто-то отвечал насмешливо:

— Господа офицеры, не видишь? Защитники наши, освободители!

Кадилов бойко спросил, почему не пляшут. Голос в темноте ответил с издевкой:

— Некому, ваше благородие, свиньи в огороде. Одни плясуны за Днепром, других вы увели под конвоем, а которые остались — и те разбежались.

— Что ж, выходит, мы не нравимся вам? — притворно весело спросил Кадилов.

Послышался тот же спокойный, густой голос:

— От вас хоть вой. Хлеб забираете, лошадей реквизируете. Загоняли на подводной повинности.

Вобрав голову в плечи, Олег молчал. Забыл даже, что где-то в этой толпе его ждет Лиза.

— Значит, мы вам не нравимся? — уже с угрозой проговорил Кадилов. — Красные вам нравятся. Так!

— Дурень ты, дурень, — отчетливо сказал голос из толпы. — Красные — это наши браты, какие бьются на фронте за нашу жизнь. Вот скоро придут, так вы засвистите. Изничтожим в крошево вашу власть!

Кадилов молчал. «Накаляется», — подумал Олег. В наступившей тишине все тот же голос с неожиданной силой продолжал:

— Не забыли мы, как вы, офицеры, помещичья кровь, драли нас, мужиков. Иные остолопы думали, что при Врангеле лучше будет. А вот мы слышали, как ты в Ново-Васильевке баб, девок да стариков забирал. Вояка! А давеча в Чаплинке ходил я возле штаба, там обедает офицерня, играет музыка. Орут свои речи, да вдруг запели, вознесли с торжеством «Боже, царя храни», да «ура»! Это как понимать, господа офицеры? За это и катитесь вы яблочкой ко всем чертям!

— Ты, красный агитатор! — высоким голосом крикнул Кадилов и рванулся на голос. Но толпа стояла стеной.

— Ишь горячий, — снова донеслось из толпы. — А ты постой, послушай. На сходе в Чаплинке слышал вашего Врангеля. Вышел он к мужикам без нагайки — не дурак! Молодец красив, да на душу крив. Всё ничего, а потом тоже… грозить стал. Господа офицеры, мы вам вот что скажем: ни ласками, ни угрозами вашему Врангелю не сесть на трон. Так что складайте оружие, вам будет лучше. Из-за вас по всей России льется кровь. А за это убить вас мало!

Олег и Кадилов, не сговариваясь, поспешно повернулись и молча выбрались из толпы — не до гулянки. Облегченно вздохнули, когда подошли к лошадям. Сели, выехали на дорогу. Ночь стала непроглядно черной. Олег жалел, что не встретился с Лизой, но успокаивал себя: «После! Завтра, может быть».

В селе снова заиграла гармонь. Прислушиваясь, Олег заговорил:

— Знаешь, я, конечно, не большевик, но… странно мне. Сегодня утром прочитал в «Голосе», что большевикам выпал завидный удел — «доверие, — как там пишут, — широчайших масс». И знаешь, как иголкой укололо… Я это и раньше чувствовал, смутно. А теперь отчетливо…