Яков Ильичёв - Сиваш

Врангель слышит, у него заходится сердце, и еще отчаяннее его войска кидаются в бой.

А Фрунзе? Неужто красные командиры не знают о планах Врангеля? Знают. Фрунзе отбивает удары, сам набирает силы на правобережье Днепра, и не может Врангель их отвлечь. На западе сдерживает белых Шестая армия. Вторая Конная преграждает путь на север. Тринадцатая — на восток. Семь дней бились, наконец остановили наступление на восток черного барона.

По железной дороге придвигались новые полки.

Ехали с частушкой — обращением к белому солдату:

Вот еще одну армию сформировал Фрунзе, Четвертую, расположил ее в центре. А Ленин торопит Буденного: скорей, скорей передвигайте вашу армию на Южфронт, примите героические меры.

Ночью у лампы с зеленым абажуром, часто макая перо, Фрунзе записывает в тетрадку разговор по прямому проводу с главкомом в Реввоенсовете республики:

«Считаю, что Врангель переоценивает свои силы. (По выражению бойцов — и глазаст, и ротаст, а пути в нем нет.) Имею в виду его намерение лучшими дивизиями переправиться в Заднепровье, не опасаясь наших ударов с севера и с востока… Меня тревожит возможный выход Врангеля за Днепр и фронтальная атака на Каховку. Удайся она, поколеблется наше положение на правобережье, наши ударные массы здесь могут быть опрокинуты…»

Да, две лапы — две армии белых — метнулись за Днепр, чтоб соединиться на шее Каховки. Но в считанные часы Фрунзе двинул к переправам белых красные дивизии. Железные лапы отдернулись назад. Белые кинулись на лобовой штурм Каховки, а Фрунзе уже успел вернуть сюда дивизии. Семь суток длился кровавый бой.

«Сообщайте обо всем подробно». Но докладывать Ленину — потребность для Фрунзе самого. Начиная с того утра, когда он встретился с Гусевым, и они обсудили положение, телеграфные доклады Ленину следовали чередой, то развернутые, то сжатые, и всегда будто пульсирующие, под стать переменчивой обстановке беспрерывных боев и передвижений.

И вот уже Фрунзе и член военного совета товарищ Гусев телеграфируют Ленину:

«Сообщаем, что стратегический план Врангеля потерпел полное крушение. Все атаки нами отбиты, наши войска выдержали все удары пехоты, артиллерии, танков и, перейдя в контрнаступление, отбросили противника. Нами разбиты пять дивизий, взяты орудия и пулеметы. Взяты даже танки».

Владимир Ильич тотчас отвечает:

«Получив Гусева и Вашу восторженные телеграммы, боюсь чрезмерного оптимизма. Помните, что надо во что бы то ни стало на плечах противника войти в Крым. Готовьтесь обстоятельнее, проверьте — изучены ли все переходы вброд для взятия Крыма».

Переходы вброд!

Вновь сидит Фрунзе у лампы… Главком теперь ожидает удара Врангеля на север. Нет! Фрунзе считает, что Врангель явно оттягивает свои полки. Уход Врангеля в крымскую бутылку — это более неприятная возможность. Нажимать теперь на юг нельзя — выдавишь Врангеля в Крым. Маловероятно и то, что Врангель немедленно спрячется в бутылку, не померявшись силами с красными перед Крымом.

А Врангель с генералами и советниками из иностранных миссий в Мелитополе без аппетита едят переспелые дыни и думают, как быть. Америка, Англия и Франция настаивают: не уходить в крымскую бутылку. Да, уход — это голод, лишения и почти белый флаг: Франция не даст денег, Запад отвернется. А если он, Врангель, постарается, удержит хотя бы клочок Северной Таврии, то Пилсудский, возможно, затянет подписание мирного договора с Советами (Франция прикажет), а тем временем в Польше встанет еще одна белая армия из бежавших русских. Такой расчет.

Но вот уже грохочут тачанки с пулеметами, цокают тысячи подков по мерзлой земле (вдруг ударил мороз), ржут кони, беспрерывно скрипят седла — к фронту подвигается окутанная теплым паром армия Буденного. Ленин по телеграфу передает ей свою огромную тревогу: «Врангель явно оттягивает свои части. Упустить его было бы величайшим преступлением». Фрунзе знает об этой телеграмме. Назревают решающие события.

В морозный октябрьский день поезд Фрунзе мчится к войскам. Ночь стоит в степи на станции Апостолово. Огоньки цигарок и фонарей стремительно ходят на путях. За стуком буферов и клекотом подъезжающих тачанок не слышно гула орудий вдалеке. Ночью в вагоне собираются командармы и принимают план битвы. К рассвету директива Фрунзе рассмотрена, он подписывает ее, общее наступление решено. Его увлекает приподнятое настроение, молодые, яростно-веселые глаза бритых командармов. Он зовет своего бессменного адъютанта:

— Сергей, пишите: «Ленину. Сейчас отдал окончательный приказ. Решающими днями будут… В разгроме главных сил противника не сомневаюсь. Отойти за перешейки к моменту нашего удара он не успеет… На совещании командармов установлена полная согласованность и взаимное понимание… все разъехались в наилучшем настроении».

Но прямо и честно Фрунзе тут же добавляет: «На немедленный захват перешейков, считаю, не более одного шанса из ста».

Он смотрит в порозовевшее окно. Над плоской землей в дымке восходит красное солнце. Откатывается состав с бричками и лошадьми, видна степь до самого неба, бурая, с кустиками колючек, не паханная ни в этот год, ни в прошлый, и острая тоска бьет по глазам. Но это длится мгновение. Далеко-далеко, на горизонте выступил черный бисер — это конный обоз ползет к фронту, лошади как букашки. Шарахнуло орудие, скачут всадники из Второй конной, и от гипноза голой степи не остается и следа. «Весной вспашут. Армия поможет селянам лошадьми. Если сокрушим Врангеля».

Поступают сводки из армий, уже начавших движение. Весь день Фрунзе работает в Апостолово. В два часа дня адъютант входит в вагон, пахнущий горячими углями, подает рыжий листок — ответ Ильича.

Фрунзе, стоя, жадно читает, и будто слышит голос Ленина, высокий и звонкий от неутихающей тревоги:

— «Возмущаюсь вашим оптимистическим тоном, когда вы же сообщаете, что только один шанс из ста за успех в главной, давно поставленной задаче…»

Фрунзе садится и ладонями трет лицо. «Но он любит меня, уважает и любит». И будто слышит, какая боль жжет Ильича, как невыносима мысль: Врангеля упустят.

Нет, Фрунзе отдает себе полный отчет в опасности чрезмерного оптимизма. Да, армии пойдут и «вброд для взятия Крыма». По всему телу проходит освежающий холодок, голова после изнурительной ночи словно светлеет. Да, взятие перешейков и Крыма должно стать делом ближайших дней. Промедления не будет. «Вброд, вброд, вброд!»

Отняв ладони от лица, Фрунзе просит позвать к нему Гусева и Бела Куна. Поезд идет в Харьков. Фрунзе по телеграфу говорит с командармами на всем фронте. Он подтверждает директиву и подчеркивает главную задачу.