Яков Ильичёв - Сиваш

Справа, на валу, сильно забухали пушки; снаряды ударяли веско, даже здесь сивашское дно подбрасывало. Мимо Феси с Лизой толпой прошли на новое место неустанные саперы, прошли с лопатами, в шинелях с подоткнутыми полами. Слышался разговор:

— Похоже, на валу опять штурмуют… И ночью пробуют.

Временами Феся поглядывала в крымскую сторону: не идет ли, не едет ли кто-нибудь с того берега? Вот зачернели мутные клубочки; медленно, едва уловишь глазом, они катились с той стороны, с большим трудом пробивались через текучую сивашскую мглу. Вот уже различимы длинные узкие повозки. Лошади еле вытягивали копыта из зыбкого ила. Бабы, копавшие по соседству с Фесей, вышли возчикам наперерез.

— Опять раненых везете?

Один из возчиков ответил:

— А кого же? Убитых на месте устроют.

Фесе подумалось, что сейчас она непременно узнает про Антона. Нет, сама, своими глазами увидит его в повозке! Выбежала к обозу. У самых глаз проплывали конские морды, запах конского пота бил в нос, скрип колес забивал уши. Будто над колыбелью, Феся склонялась над проползавшей мимо повозкой, не отшатывалась от запаха крови.

— Антон Горин! Есть — Горин?!.

Повозка проходила за повозкой, никто не отзывался. В них лежали по двое, по трое, возница сидел на самом краю. Феся слышала стоны. Рука тянулась погладить стонущего: а вдруг Антон не может говорить, отзывается стоном? Как и в госпитале, говорила раненому что-нибудь ласковое. Вот уже последняя повозка. Феся, уже не веря, что услышит Антона, спросила на всякий случай. И вдруг сидевший в бричке немолодой красноармеец схватил ее за руку.

— Антон Горин? Политрук? Знаю такого. Недавно в сражении был рядом. И ранило обоих сразу. Когда ехали с поля боя на хутор, он всю дорогу поддерживал меня… А ты не пугайся, он живой.

Не чуя ног, Феся шла и шла рядом с бричкой, красноармеец рассудительно говорил:

— Ранило в тяжелую минуту. Командир убит, батальон лежит — вот-вот его раздавят дроздовцы. И политрук наш упал на колено. Он за командира. Рубаху на себе рванул, вся в крови, на штыке поднял и пошел вперед! Но скоро опять упал.

— Где же он? Скажите скорей.

— На хуторе, наверно, прикорнул где-нибудь в тесноте…

— Значит, легко раненный?

— Всякая рана болит, — ответил красноармеец. — Правда, кровь сильно шла, но ничего. Я в бедро раненный, ногой не двинуть, не чувствую свою ногу, вот беда. И не больно уже, а двинуть не можно, не слушается. У него же ноги вполне здоровые, ходит бойко…

Феся требовательно спросила:

— На каком он хуторе? Не молчите!

— Как тот хутор называется, я не знаю, ты прости, — ответил красноармеец. — Помню, что две хаты, стог сена, большой стог. И еще собака…

На Сиваше мелькали огоньки фонарей. Волы и лошади тащили брички, цепь крестьян и красноармейцев погустела: подъехали ивановские и владимирские селяне. На крымском берегу, как и прошлой ночью, горели костры, а может быть, это были пожары? По небу расползлось зарево, в Сиваше, как кровь, поблескивало разлившееся море. Резкий ветер гудел в ушах.

Жарко пылала в ночи охапка соломы. Женщины и мужчины в ватниках и бойцы в подоткнутых шинелях стояли вокруг огня, обнимая черенки лопат, и блаженно жмурились. Были тут и Феся с Лизой. Сквозь гудение ветра и огня слышали голоса:

— Фрунзе прилетел, задал всем: такие-сякие, почему патронов и хлеба не везете героям на той стороне? Криком кричал!

— Что-то не так — он спокойный. А повозки пошли, повезли боеприпасы.

— Довезут ли? Вот так ветер! Нигде не слыхал такого. Воет, ну как сатана, да не один, а с помощником.

В костер подбросили еще соломы, на осветившемся дне Сиваша показались идущие парами бойцы с катушками телефонного провода на палках, тени от них смешивались с чернотой ночи.

— Эй, товарищи связисты, подходи, погрейся, пока торит!

Никто из связистов не ответил. Мерно ступая, чавкая ботинками в красноватой грязи, прошли мимо и сгинули в темноте.

— Да, связистам тяжело… Фрунзе сказал: «Немедленно передать приказ на тот берег!» А связи нет, испортилась.

— Нет и не может быть, если заливает Сиваш. Провод не выдерживает здешней злой воды… Не жалко — положи в воду серебряную монету, сразу потемнеет.

— Верно, худо им. Местность — чистая пустыня, провод повесить — кривой палки не найдешь, хоть дышла из бричек вырубай. На севере — плетни, а здесь даже ограды каменные. Как тут провод подвесить?

Вдруг оттуда, куда ушли связисты, ветер принес истошный долгий крик. Прислушались… Опять!

— Может, там кто в трясину попал? Бегите скорей, помогите, товарищи бойцы!

Бойцы побежали. Селяне взялись за работу. Обледенелые, мокрые, появились из темноты бойцы. Сунулись к огню сушиться. Один сказал!

— Многое видел, а такого — никогда.

— Кто там кричал? — спросила Феся.

— Связисты кричали. Чего только не сделает человек!..

— Что там? — допытывалась Феся.

— Страх… Они с ходу вошли прямо в ледяное месиво, кому по колено, а кому и по грудь. Стали цепью, провод взяли в руки и на плечо… Стоят, а вокруг тела ледяшки плавают. Стоят как столбы и пошевелиться не хотят, держа на руках провод.

— Отчего же они кричат? — спросила Лиза.

— Оттого, что сердце заходится… Войдешь в нее, в эту воду, — от ног до горла что-то подымается, забивает дыхание. Для дыхания кричат! Вмерзли в лед, держат провод, стоят как столбы, а кричат как живые… А командир пробивается вдоль цепи: «Братья, кого сменить? У кого ноги отнялись — скажи!» Ни один не бросает провода. Иного силой вынимают изо льда, ведут на островок, и шинель его гремит — ведь мороз… Мы помогали, и сами вот без ног.

— Соломы отнести им туда, на островок, скорей солому туда, запалить! — закричала Феся и взялась набирать охапку.

Теперь к связистам побежали жители.

В это время штабная хатка над Сивашом сотрясалась от непрерывного хлопания двери.

— Если через пять минут не будет связи по проводу, то пошлем конных, — сказал Фрунзе.

В редкие минуты затишья в хатке спадали напряженные голоса, слышались гудение ветра в печной трубе, глухие крики и конский топот на воле. Вдруг за спиной Фрунзе сам не свой телефонист закричал:

— Слушаю! Строгановка слушает! Кто на линии? Кто?

Телефонист восторженно повернулся ко всем, повел глазами.

— Товарищ Раудмец! С того берега!

«С того берега» прозвучало как «с того света». Фрунзе за столом положил карандаш на блокнот.

Дело повернулось: на Сиваше работают, в Строгановку идет Седьмая кавдивизия, восстановлена связь. Напор всего фронта возрастает, на Перекопе штурмуют. Фрунзе почувствовал, что в штабе все повеселели. Начдив Иван Иванович Раудмец с крымского берега сообщил, что у белых в Карповой балке большие резервы: конница, дроздовцы. В темноте они подходят к передовой. Нужна помощь, необходимы боеприпасы. Дивизия будет биться… Начальник штаба отвечал, что орудия и обоз с патронами и хлебом вошли в Сиваш и движутся на тот берег. Выступает конница.