Владимир Исаков - Дом на берегу

Один раз я спасался здесь от дождя. Сбившись с дороги и заблудившись ночью, я выехал к незнакомой деревне. В темноте, за дождем, виднелось несколько домов. Кругом чернел лес. От берега отделилась лодка, послышался скрип уключин, и мимо, как привидение, проплыл спрятанный под дождевиком рыбак. Я спросил, какая деревня. Рыбак ответил. Мы разъехались.

Пока дождевик все дальше уплывал в озеро, я сидел в лодке и хмуро соображал, как меня занесло в такую даль. Однако соображай не соображай — выбирать было не из чего. Мокнуть всю ночь под дождем — дело невеселое. Надо было приставать к берегу и проситься ночевать.

Я вытащил лодку на песок, привязал чалку к немудреному, больше символическому колышку и пошел вдоль деревни. Все дома были для меня одинаковы, можно было стучать в любое окно, входить в любую дверь, и — я знал по опыту — в любом доме, не спрашивая, кто ты такой, хозяева будут среди ночи кормить тебя ужином, стлать тебе постель, а когда ты уснешь, шептаться о том, не унесет ли лодку и высохнут ли к утру твои портянки.

Как водится везде в тверских деревнях, никаких оград, никаких ворот никто здесь не строит, считая их не только лишней тратой трудов и денег, но и чем-то предосудительным, отгораживающим человека ото всего мира.

Психология эта пришла от дедов-прадедов, крепко сохраняется по сей день и вполне выражает широкую, открытую нараспашку беззаботную рыбацкую душу. Деревня, по которой я шел, была именно такой — открытой настежь всему миру. Ни ворот, ни ставней, ни заборов. Одни сени сбоку от дома, которые обычно не запираются ни днем, ни ночью.

Не зная, к кому зайти, я прошел до конца деревни и остановился перед этим домом. Высокий, старый, за крепкой двухметровой оградой, он стоял, как неприступная крепость, среди своих добродушных соседей. Что-то необычное, таинственное чудилось внутри этой крепости, в темных рядах окон, в тишине за оградой.

Я прислушался. По всей деревне уже спали, не было ни звука, ни огонька, и только внутри этого дома, где-то в глубине, тихо играло радио. Проще было пойти в соседний дом, а не ломиться в тяжелые ворота, но что-то толкало меня на приключения.

Я потоптался около забора, обошел дом кругом, снова вслушался в долетавшие изнутри шорохи и громко постучал в ворота.

После моего стука тишина стала еще явственней. Кто-то, видимо, пытался разглядеть меня из окна. Наконец послышались скрип двери, шарканье шагов, и появившийся в темноте хозяин, открывая ворота, глухо произнес:

— Входите. Тут не заперто.

Меня поразил сильный акцент, с которым были сказаны эти слова. Я вошел внутрь двора, захлопнул калитку и, глядя в спину высокого, даже не взглянувшего на меня человека, следом за ним пошел в дом.

— Кто-нибудь заболел? — не оборачиваясь, словно не меня, спросил он.

Я едва догадался, что вопрос относился ко мне.

— Нет, заблудился…

Мы прошли большие темные сени с гудящими в высоте стропилами, миновали какие-то двери, коридор, еще двери и оказались в маленькой угловой комнате со столом и кроватью.

— Будете ночевать здесь, — ни о чем не спрашивая, объявил хозяин. — Там, на кухне, плитка и чайник. Я сейчас согрею.

Старик ушел. Я включил свет и стал рассматривать свое жилище. В комнате царил терпкий, застарелый запах дегтя, полыни, валерьянки. В углах, на подоконниках, на столе — всюду стояли черные, завязанные тряпками чекушки и склянки. На полу в пучках горой лежали заготовленные на зиму травы. На стене в мешочке, сшитом наподобие табачного кисета, на почетном месте висело что-то, на мой взгляд, уже совсем непонятное. Я оглянулся на дверь и потрогал загадочный мешок — в нем были не то песок, не то зола.

Ночь, незнакомая деревня, молчание озера за окном, завывание ветра под крышей — все это придавало моим мыслям особый оттенок. У меня еще хватало здравого смысла, чтобы не заподозрить тут что-нибудь совсем уж неладное, но, признаться, мне стало не по себе. Я припомнил глухой забор, странного хозяина…

Кое-как напившись чаю и не отделавшись от своих мыслей, я лег спать. Было, наверное, около часу ночи, радио давно смолкло, за окнами стояла хмурая, беззвездная темень, но сон не шел мне на ум. Какие-то неясные вздохи, шорохи за стеной заставляли меня ворочаться на тюфяке, прислушиваться, думать о своем странном хозяине. Я чувствовал, что он тоже не спит. Так прошло, может быть, часа два.

Наконец хозяин не вытерпел и постучал ко мне в дверь.

— Не спите? — он, не зажигая света, вошел в комнату, сел у стены на табурет. Я тоже сел в углу на кровати. Так или иначе мне хотелось понять жизнь загадочного, приютившего меня на эту ночь дома.

— Бессонница, — медленно сказал хозяин. — Старею. Мысли одолевают.

Он помолчал. Я не торопил его, ждал.

— Это комната сына. Осенью уже восемь лет, как она стоит пустая.

— А где сын? — спросил я, чувствуя, что хозяин хочет и ждет этого вопроса.

— Яак? — в глухом ровном голосе на минуту послышалось волнение. — Яак сейчас в Таллине, плавает капитаном.

Наш разговор, по-видимому, попал в нужное русло, и теперь хозяину не надо было никаких расспросов.

— Да, капитан, — пробормотал он. — Ленинград, Таллин, Балтика. Большие города. Большая вода. Что теперь ему наша деревня?

Он посмотрел на начавшее брезжить за окном утро:

— Вот пришло письмо, получил квартиру в Таллине, велит продавать дом, переезжать к нему.

Хозяин поколебался и, стыдясь самого себя, задал вопрос, с которым, видимо, пришел:

— Как вы думаете — что мне делать?

Я пожал плечами:

— Раз сын зовет… Наверное, переезжать.

Я сказал это и тотчас пожалел. Ответ мой ранил его в самое больное место. Он усмехнулся:

— Переезжать… Это только вам, молодым, кажется, что переехать с места на место — все равно что надеть новую рубаху. А когда здесь родился, знаешь всех людей, прожил всю жизнь. На что можно променять все это? На пустую квартиру… Что такое квартира?

Хозяин встал с места, снял со стены загадочный мешок, еще недавно внушавший мне особые подозрения, и, развязав его, достал на ладони горсть сухой земли:

— Вот… Это эстонская земля. Ее привез сюда мой отец. Он строил этот дом, прятался за этим забором, И он же, умирая, сказал мне: «Не бойся людей. Тут никто не сделает тебе ничего плохого». Это было давно… С тех пор мой забор только напрасно мозолит всем глаза. Щеколду я выбросил, и ворота уже много лет как не запирались.

Хозяин посмотрел в озеро.

— Спросите в соседних деревнях — вам скажут о Хейно Мамерсе. Пока есть коровы, овцы, лошади — будут нужны и эти руки. В мой дом приходят днем и ночью, поднимают меня с постели, тащат куда-то. И честно говоря, ветеринару Мамерсу не надо другой жизни.

Только теперь я стал догадываться о значении таинственных трав и склянок, заполнявших всю маленькую комнату. Пока я раздумывал, с какой стороны подступиться с расспросами об этих снадобьях, эстонец перехватил мой взгляд: