Владимир Исаков - Дом на берегу

На охоте, на болотах, одно наслаждение смотреть на собаку, которая вот так, с полуслова, слушается своего хозяина.

Вежливость, как видите, замечательная вещь, но для достижения ее надо поработать. Каждый день, утром и вечером, в нашей квартире начинаются уроки. Мы садимся в кресла в разных углах; посреди комнаты, как ученик у доски, усаживается Алтай, и происходит традиционная церемония.

— Сидеть, — говорю я, мельком смотрю на часы, и, не обращая внимания на ждущего ученика, мы заводим какой-нибудь разговор. Проходит минута, две, три…

— Ко мне… — говорю я.

Алтай, сорвавшись с места, в одно мгновение оказывается рядом, размахивает хвостом, улыбается, ждет награды. Я протягиваю Алтаю сухарь, но он садится и, понюхав лакомство, презрительно отворачивается в сторону. Дело в том, что я держу сухарь в правой руке, а по-настоящему воспитанной собаке полагается брать еду только из левой. Я перекладываю сухарь в другую, руку, и Алтай, получив свое, начинает хрустеть, жмурить глаза, по очереди окидывать нас взглядами — в общем, всячески показывать, что он доволен.

Ну а теперь снова на середину комнаты.

— Даун…

В течение урока Алтаю предстоит много всякой всячины — сидеть и держать в зубах палку-поноску, лежать рядом с воображаемой дичью, приносить нам с Ириной разные вещи. По части скорости, сообразительности, по части того, чтобы что-то разнюхать, найти, принести, ему нет равных. Он недолюбливает только то, что связано с бездеятельностью и терпением.

Вот, например, это. Мы даем Алтаю небольшую палку (предположительно, будущую птицу), и он, ничего не делая, должен просто спокойно посидеть с нею некоторое время. Но что значит «ничего не делая», когда палку тут же хочется подбросить вверх, уронить на пол, покатать лапами… Алтай, по-видимому, думает о том, как бы не сорваться на такое хулиганство, и эта внутренняя борьба хорошо видна на его физиономии. Он даже устает от напряжения, перекладывает палку куда-то набок и, словно плакатный миллионер, закрыв глаза, начинает дремать над своей сигарой.

С вежливостью связано одно хорошо знакомое охотничьим собакам слово. Это слово — «тубо», то есть нельзя. Все собаки, я думаю, не очень любят эту команду, так как она мешает им в самых задушевных занятиях: искать кости на улице, гоняться за курицами, нюхаться с дворнягами. Но именно поэтому тубо, как никакая другая команда, должна выполняться собакой безоговорочно, без всяких споров и пререканий.

Нам хотелось, чтобы Алтай никогда ничего не подбирал на улице. Поэтому дома, в виде учебы, мы делали так: раскладывали по всем углам сахар, кусочки мяса, говорили тубо и начинали заниматься своими делами. Алтай прекрасно понял все и, как ни кружил вокруг лакомства, ничего не брал без разрешения. Его хорошие манеры дошли до того, что, если Ирина звала его на кухню и ставила перед ним чашку с едой, он бежал ко мне, тянул за собой, десять раз бегал туда и обратно, пока я тоже не приходил и не предлагал ему есть.

Мы радовались своим успехам и тайно мечтали продемонстрировать их на улице, но тут вмешалась в дело и все испортила вобла. Надо сказать, что Алтай, как истый гурман, оказался большим любителем рыбы. Он предпочитал рыбу мясу, сахару, сухарям — словом, всему на свете. Он любил рыбные пироги, рыбу в ухе и рыбу на сковороде, рыбу во всех видах. Но больше всего он любил воблу.

В Осташкове, в городе рыбаков, вобла не бог весть какая редкость. Мы дома наелись ее так, что уже не могли смотреть. Вобла тут что-то вроде семечек — с ней сидят мужчины на берегу, мальчишки в кино, старухи на завалинках. При таком распространении воблы не мудрено, что кругом, на каждом шагу, валяются ее кости. Когда идешь один, ничего этого как-то не замечаешь. Но вот с тобой собака…

Каждый собачник скажет, что вся земля — даже в городах, даже заасфальтированная — сплошь усеяна костями. Ну, если не сплошь, то на каждой сотне, на каждом десятке метров обязательно отыщется кость. У собак редкий талант выкапывать кости с любых археологических глубин, в самых неожиданных местах. С этой стороны мы изучили весь город наизусть, знали, где и какой лежит мосол, но бороться с воблой, которая валялась на каждой полянке, мы были бессильны.

Мы просто не успевали ничего сказать, как Алтай подхватывал рыбий хвост, мгновение смаковал его и, не разжевывая, отправлял внутрь. Когда мы выговаривали наконец свое тубо, он уже поднимал морду, тряс головой и честно смотрел на нас ясными глазами, полными преданности и послушания.

Умный пес, видимо, понял, что к этой жизни приходится как-то приноравливаться: вежливость вежливостью, но воблу тоже надо иногда найти и съесть.

Летом мы втроем ездим на лодке по озеру. Алтай в таких случаях садится впереди, смотрит по сторонам и ждет каких-нибудь приключений. Пока не приходит сезон охоты, мы вынужденно беремся за всякие другие занятия — ловим рыбу, путешествуем, ездим за грибами и ягодами.

К рыбалке Алтай, как настоящий охотник, относится равнодушно. Положив морду на лапы, он лежит на теплой, нагретой солнцем решетке в носу лодки, смотрит, как мы с Ириной забрасываем удочки, и сквозь дремоту ждет, что из этого выйдет. Бывает, что он даже засыпает. Но вот начинается клев, мы оживляемся, ходим по лодке, передаем друг другу банку с червями, через борт на днище летит серебристая рыбешка… Алтай открывает глаза, зевает, встает, идет нюхать рыбу и без всякого энтузиазма возвращается на место. Живая рыба его не интересует.

Другое дело — ягоды. Однажды мы жили в палатке на Собенских озерах. Там, вокруг озер, стоят прекрасные сосновые боры, в которых по мягким, прохладным моховым низинам растет множество черники. Придя на черничник, мы в полчаса набрали большой котелок, наелись сами, досиня измазали руки и губы, но больше всех перемазался в чернике, конечно, Алтай.

Сперва он ходил, глядя, как мы собираем ягоды, нюхал их, но попробовать не решался. Тогда Ирина подозвала пса и дала ему целую пригоршню черники. Алтай попробовал, вошел во вкус и, улегшись, держа лапами черничник, принялся сам с деловым видом искать, рвать и есть ягоды.

Потом, когда мы стали ездить в Дубок за малиной, он научился есть и малину. Но больше всего, пожалуй, он отличился на бруснике.

Как-то, чтобы дать Алтаю набегаться, мы стали ходить с ним на аэродром. Аэродром — большая поляна на краю города. Два раза в день, около обеда, здесь садится самолет, а в остальное время это прекрасное место для гуляний.

Неожиданно во время своих прогулок мы обнаружили на аэродроме бруснику. Первым обнаружил ее, конечно, Алтай. Он все время бегал в конец поля, рыскал меж кочек и что-то жевал. Брусника была еще недозрелой, кисловатой, но Алтай был доволен и этим. Позже, к осени, когда к нам приехали бабушки, они набрали здесь несколько корзин ягод, и всю зиму мы ели дома моченую бруснику с аэродрома.