Владимир Исаков - Дом на берегу

Люди, которые никогда не держали пойнтера, фокстерьера или хотя бы дворнягу, не подозревают того, что мир, в сущности, густо населен собаками. Что касается нас, с помощью Алтая мы быстро познакомились с сотнями осташковских собак. Поначалу, как водится, мы решили попробовать не давать ему нюхаться с дворнягами. В принципе это хорошее намерение, но для охотничьей собаки оно трудно выполнимо.

Начать с того, что в Осташкове Алтай вообще был единственным пойнтером. Когда мы выходили на прогулку и он, блестя шкурой, словно породистый конь, высоко поднимал голову и нетерпеливо переступал на месте, вокруг него на почтительном расстоянии неизменно начинала собираться толпа собак. Тут были и настоящие охотничьи псы, но больше всего в этой толпе было, конечно, дворняг.

Недалеко от нас, около магазина, у собак было что-то вроде клуба. Кто только не приходил к этому магазину вместе со своими хозяевами! Приходила старая рыжая дворняга, ступая след в след за сгорбившимся, древним, как мир, стариком с хозяйственной сумкой. Приходила кокетливая, с волочащимися по земле ушами спаниель. Приходили лайки и гончие знакомых охотников. Приходили десятки всевозможных Флейт, Налетов, Диков, Тузиков, Жучек…

Разумеется, мы не позволяли Алтаю слоняться в этой толпе, но, проходя мимо, он все-таки успевал завязать с кем-нибудь шапочное знакомство. Ближайшим его другом оказался беспризорный Шарик из нашего двора. Шарик жил на улице, спал на выброшенном кем-то пружинном матраце, кормился хлебом и костями, которые приносили ему мальчишки. Суровая бездомная жизнь выработала у Шарика необыкновенную самостоятельность. Он ходил по всему городу, знал всех собак и вообще делал все, что ему заблагорассудится.

Вскоре мы поняли, что Алтай страшно завидует такой жизни. Целыми часами, лежа грудью на подоконнике, он смотрел вниз, во двор, и, наверное, мысленно участвовал во всех приключениях Шарика. Мы поколебались и решили предоставить ему эту возможность. Весь день Алтай, ошалев от счастья, резвился во дворе, играл с Шариком, бегал куда-то, но к вечеру, проголодавшись и промокнув до костей, он начал все чаще посматривать на свои окна. Мы не звали Алтая, вообще не интересовались его судьбой, и чем дальше, тем больше это, по-видимому, начинало беспокоить его. Несколько раз он забегал в подъезд, поднимался по лестнице и снова убегал на улицу. Наконец, уже в темноте, он начал царапаться и скулить под дверью.

Честно говоря, весь день мы только и ждали этого мгновения, но теперь, набравшись суровости, я остановил Ирину, когда она торопливо пошла открывать дверь. Надо было, чтобы пес прочувствовал все «прелести» бездомной жизни. Целых полчаса мы сидели и слушали, как Алтай в отчаянии ходит под дверью и просится в теплую кухню, к запахам хлеба и супа. Зато как велика была его радость, когда он снова оказался дома, на своем месте, возле своих хозяев!

На следующий день он, впрочем, снова лежал на подоконнике и смотрел на улицу, но, мне кажется, нам все-таки удалось поубавить его зависть к Шарику.

Много знакомых собак живет у нас на улице, по которой мы ходим к озеру, от дома к своей лодке. Маленькие шавки, громко лающие из-под ворот; старые ленивые псы, греющиеся на солнышке; рыжая лохматая собака, сердито бросающаяся на каждого прохожего. С некоторыми из них можно постоять, при виде других, наоборот, надо нагнуться и сделать вид, что собираешься запустить камнем. Мы наперечет знаем всех этих собак и шутя обращаем в бегство самых свирепых забияк. Алтай приучил нас спокойно относиться ко всему, так как уверенность человека в себе завораживает и покоряет другие существа.

Когда мы идем даже одни, без Алтая, любой пес теперь все равно учуивает в нас собачников и издалека бежит потереться около наших ног.

Пришло время, когда Алтай подрос, и его стали интересовать разные вещи, вообще-то вовсе не предназначенные для охотничьих собак. Например, книги. Если я читал, он приходил, клал голову ко мне на колени и смотрел на книгу тем долгим, умным, непередаваемым взглядом, который бывает у хороших собак.

Не знаю, что он при этом думал, но с некоторых пор, входя ко мне, он сразу шел и обнюхивал книги. Может быть, он хотел понять, чем же эта пыльная, пахнущая краской и клеем бумага так могла заинтересовать его хозяина. Сам Алтай предпочитал запахи ружья, патронташа, патронов, охотничьей сумки.

В конце концов, по природному любопытству, он стащил одну книгу к себе на место — наверное, чтобы окончательно разобраться что к чему… Услышав подозрительный шелест, мы пошли посмотреть и увидели Алтая, лихорадочно царапающего лапой по страницам. Угол зеленого переплета был уже обгрызен, и Алтай с торопливым недоумением жевал и выплевывал коленкор. Я отнял у него добычу и, погрозив, осмотрел книгу. К счастью, мы подоспели вовремя, она еще не очень пострадала. По странному совпадению, это был том Пришвина, тот самый, где напечатаны рассказы о собаках, и в частности о пришвинской Кенте, родственнице Алтая.

Я поставил книгу на место и вбил у себя на двери гвоздь с веревочкой — с тем, чтобы, уходя, можно было запирать комнату на этот немудреный замок. На некоторое время веревочка помогла, и Алтай, чувствуя запрет, как будто бы потерял прежнее любопытство. Но так только показалось.

Однажды, придя из кино, мы обнаружили веревочку разорванной, а в углу у Алтая, на его матраце, была натаскана целая груда книг. На этот раз книги пострадали гораздо серьезней: у двух томов Джека Лондона были оторваны корешки, погрызены переплеты и страницы, том Блока был распотрошен начисто. Мы, совершенно расстроенные, сели и не знали, что делать. Алтая надо было как-то наказать.

Мы сидели и даже не поднимали испорченные книги, как вдруг Ирина, взяв Джека Лондона, посмотрела на меня и рассмеялась. Это опять были повести про собак — «Джерри» и «Майкл, брат Джерри».

— Ну, ладно, — с укором сказала она псу. — Ты читаешь про собак… Но Блока-то ты зачем стащил?

Алтай сидел в углу и виновато молчал.

На охоте или дома — собака дает тысячу новых ощущений своим хозяевам. Благодаря ей мы узнаем необыкновенный, закрытый для большинства мир. Мы узнаем другие, странные для нас стороны вещей и другую, странную для нас логику.

В заключение историй про Алтая расскажу еще одну, последнюю.

Однажды на охоте Алтай страшно поранил себе лапу. Кровь текла ручьем, надо было срочно что-то делать. По счастью, у одного из охотников нашлись йод и бинт. Но Алтай перестал слушаться и совсем ко мне не подходил. Мы вчетвером начали его ловить. Вымазались в грязи, в крови, замучили себя и собаку, но поймать не могли. То ли от боли, то ли от вида крови добрый, ласковый в обычное время пес рассвирепел и начал даже кусаться. Я понял, что все бесполезно, и велел прекратить ловлю. Мы сняли осаду вокруг Алтая, и он, хромая, злобно поводя глазами, как дикий зверь, поплелся прочь.