Варлен Стронгин - Вечный всадник

Начальник, не отрывая взгляда от тарелки, почувствовал преднамеренность его действий и скривил такую рожу, что Аккурат Аккуратович растерялся и, скомкав газету, не нашел ничего лучшего, как подложить ее под себя.

К радости Аккурат Аккуратовича, начальник на второй день сошел с корабля, видимо добравшись до места более солидного отдыха. За столом его заменил невзрачный белобрысый мужчина со спортивной выправкой и открытым взглядом.

— Военный, — шепнул Аккурат Аккуратович Евгению. — Капитан или майор.

— Не выше, — согласился Евгений.

Каково же было их удивление, когда за ужином сосед появился в кителе с генеральскими погонами.

— Я вас понимаю, — улыбнулся он. — Не представительный у меня вид. Массивности не хватает. Извините. Таким мать родила. И отец у меня тоже не отличался весом. Но человек был основательный. Очень любил песню про тачанку. Все хотел с автором слов познакомиться. И вот однажды, будучи проездом в Москве, узнал адрес автора, приехал к нему домой с цветами, с бутылкой коньяка. Выходит автор, а отец от удивления голос потерял. Думал, что автор такой героической песни должен быть богатырем с большой головой и усищами, могучего телосложения, говорливый, а тут стоит перед ним скромный, обыкновенный человек, худой, со впалыми щеками, да еще в очках. Отец растерялся, сует ему цветы, бутылку. Автор цветы взял, а бутылку — нет! Вот какими бывают герои! А вообще-то, как я заметил, люди с крупными фигурами пользуются уважением. В армии особенно. Помню, во время войны разъезжала по фронту актерская бригада, с популярным конферансье. Он был высокого роста — один метр девяносто два сантиметра — и весил сто тридцать четыре килограмма. Но не только в сантиметрах и килограммах было дело. Веяло от него величием, но не надменным, а человеческим, и, я еще бы сказал, демократическим благородством. Его любили все, а генералы величали только по имени и отчеству. Рядом с ним всегда было спокойно, и когда он говорил со сцены, что враг будет разбит, то все в это верили не только потому, что в это нельзя было не верить, но и потому, что это говорил Человек. Я читал в книге, что его нежно любили и Маяковский, и Есенин, приглашали в свои компании, хотя, как известно, друг с другом встречались не часто. И что интересно, в этом общем признании доброго артиста и широкой души человека они были близки по своему восприятию жизни, хотя внешне казались совершенно различными людьми. И генералы чувствовали в этом артисте равного себе по значимости человека. И принимали его с особыми почестями, приглашали к своему столу, а он соглашался, но с условием, чтобы не забыли других артистов. Он их ни в чем не отделял от себя ни на сцене, ни в быту, и они были благодарны ему за это. А когда он умер, то все с горечью обнаружили, что у него нет никакого звания, что он даже не заслуженный артист. Зато похоронили его на Новодевичьем кладбище как артиста воистину народного. На панихиде в Центральном Доме работников искусств зал был переполнен. Вошли солдаты с опущенными знаменами, отдавая ему последние воинские почести как славному бойцу. А он и был таковым всю жизнь. Об этом люди говорили. У гроба. Говорили, как после его пламенных выступлений на передовой, где эстрадой служила платформа грузовика или просто опаленная войной земля, люди шли на врага заряженные ненавистью к фашизму и любовью к Родине, говорили, как он в своих фельетонах отстаивал все передовое в нашей жизни и крушил то, что мешало жить, как потом, уже в мирное время, он едва не замерз в степи, пробираясь в далекий целинный совхоз, куда давно не приезжали артисты, как поддерживал все новое на эстраде и в искусстве, а это не так-то просто, и для этого надо обладать определенным мужеством; как в тяжелые годы помогал несправедливо осужденным людям, а в те времена об этом даже подумать было опасно, а он помогал, и не мысленно, а на деле, посылая посылки в далекие северные места, доверяясь своей гражданской совести. И как показала жизнь, совесть его никогда не обманывала. Об одном поэте появилась в газете разгромная статья, а артист продолжал петь с эстрады его песню. Поэт был добрый и остро переживал косное в нашей жизни. Не все это сразу правильно поняли. А артист почувствовал это, душой и дыханием слившись с поэтом и с героем его песни, обыкновенным московским пареньком, навсегда ушедшим на войну, где взаправду стреляют. Я думаю, что эта песня будет вечно жить. Она простая и правдивая. Я запомнил ее исполнителя живым, как он выходил на эстраду в театре сада «Эрмитаж» и, «обыгрывая» свои недюжинные габариты, говорил: «Мы прошли войну и разруху, мы прошли огонь, воду и медные трубы! И, как видите, на нас, комсомольцах тридцатых годов, это никак не отразилось!» Его слова звучат до сих пор в моем сердце, и я помню, я знал паренька из той песни… Может, вам не интересно все это?

— Что вы?! Что вы?! — засуетился Аккурат Аккуратович. — Даже очень интересно!

Он незаметно толкнул в бок заскучавшего Евгения и сверкнул глазками, показывая внимание и заинтересованность. Генерал на мгновение задумался и, положив руки на стол, сказал:

— Война… О ней можно говорить бесконечно. Но мы на отдыхе. Извините за долгий разговор. Что-то расчувствовался. С годами жизнь переосмысливается. Хочется с другими поделиться. Вот я к вам и прицепился.

— Никак нет! Было очень интересно! — вытянулся по струнке Аккурат Аккуратович. — Рады и дальше стараться!

Генерал оказался общительным человеком. Родом был из Смоленска, а служил в Средней Азии. После отдыха на корабле собирался навестить мать, а заодно и побывать в родной стороне, отдохнуть от службы и среднеазиатской жары. Аккурат Аккуратовича и Евгения он поразил своей демократичностью, и им было лестно трижды в день питаться за одним столом с генералом.

Евгения раздражала немолодая женщина в голубеньком в горошек сарафане, сидящая за соседним столиком: то ей не нравился обед, то концерт, то еще что-нибудь.

— Отдыхает за свои кровные, — объяснил Евгению Аккурат Аккуратович. — Небось с каждой получки деньги откладывала. Нелегко ей дался этот круиз. Вот и сравнивает — как ей деньги достались и как ее за них здесь обслуживают. Не приведи господь так жить и так отдыхать!

Смешавшись с другими людьми, разноязычные, разнокалиберные аккураты аккуратовичи заполнили бары корабля, возлежали на шезлонгах у бассейна, крутили ручки игровых автоматов, постоянно пожирающих жетоны и очень редко выплевывающих их в виде выигрыша.

Евгений лежал на спине в бассейне, в этом одомашненном море, которое ежедневно наполняется чистой морской водой, приятно покалывающей тело, поднимающей настроение, и ему подумалось, что такого блаженства он еще никогда не испытывал в своей жизни. Рядом с ним, как ласковый и верный дельфин, плескалась Наташа, а лежащие на шезлонгах аккураты аккуратовичи неожиданно показались ему морскими тюленями, котиками и даже китами, которые шевелили от удовольствия усами. «Я тоже дельфин, — подумал Евгений, — и мы все одна стая. И как здорово, что мы здесь вместе. А где-то там на душной и пыльной земле злобствует Муравьев. КБ не выполняет план, и за это Муравьева разносит начальство. От шефа летят перья, пух… Почему пух? Отлетела рука, куда-то покатилась подстриженная под польку голова…»