Альберт Гурулев - Осенний светлый день

— Ничего я не забыл. Но дни-то эти все равно пустые были… Я не за то, чтобы горбатить вот так, как сегодня Иван горбатил. Можно, конечно, уделываться, только знать за что. Но и сидеть сложа руки тоже хватит. А потому предлагаю: завтра с утра вниз пойдем, к нашему первому зимовью. Внизу и на солнцепечной стороне снег должен уже меньше быть. В общем, хватит сидеть.

— Согласен, надо идти вниз, — согласился и Глеб. А раз Глеб и Костя к одному решению пришли, значит, тому и быть. — Никогда не знал такой поздней весны. Ведь до Майских праздников осталось всего семь дней.

— Восемь, — уточнил Костя.

— Отчего восемь, если сегодня уже вечер двадцать третьего. Апрель ведь не со днем. — Глеб хоть и невеликий спорщик, но точность любит.

— А никто и не говорит, что со днем. Сегодня двадцать второе. Значит… восемь.

Ни Иван, ни Тимоха в спор не ввязывались. Тимоха скорее всего потому, что ему вообще было все равно, какое сегодня число, он сюда не за тем приехал, чтобы дни считать, а за заработком, а когда выйдет из тайги — днем раньше или неделей позднее — не имеет никакого значения. И Иван молчал: только сейчас он понял, что вообще не знал, какое сегодня число.

В спорах с Костей лучше всего не связываться, в этом деле он налегает больше не на факты и аргументы, а на эмоции и крепкое горло.

— Ну а зачем кричать-то, — подчеркнуто миролюбиво сказал Глеб. — Я и не говорю, что на все сто процентов прав. Могу и ошибиться. Завтра, если кто проснется пораньше, пусть приемничек включит.

Самолюбие Кости получило удовлетворение.

— Надо, надо включить, вот тогда и узнаем, кто был прав, — закончил он уже совсем покладисто.

После тяжелого дня Иван пораньше других забрался на нары, и сегодня они показались ему больше обжитыми и даже уютными. Он думал просто полежать, отдохнуть до ужина, но незаметно голоса Кости и Глеба, похоже затеявших новый спор, стали тускнеть, расплываться, стихать, и Иван уснул. Он спал крепко, ровно и потом долго не мог прийти в себя и понять, что это Глеб дергает его за ногу и протягивает большую горячую миску с торчащей из нее ложкой:

— Поешь, а потом хоть до утра спи.

Теплая волна колыхнула душу Ивана, и он хотел сказать слова благодарности, но застеснялся их, еще не сказанных, и быть может, одолел бы свою мужичью неловкость, но его тут же отвлек Тимохин голос:

— Иван, слышишь, Иван, хочешь свою судьбу узнать? — В руках у Тимохи колода новых игральных карт.

— От безделия у Тимохи крыша поехала, — хохотнул Костя. — В гадалки подался. Пока ты спал, он нам своим гаданием печенку прогрыз. Теперь твоя очередь — терпи.

— Могу сказать, когда тебя удача ждет, в общем, будет ли в этом году у тебя удача, как со здоровьем, сколько лет жить будешь. Хочешь?

— Ты лучше погадай, когда наст будет.

— Хочешь знать, сколько лет тебе жить? Тащи из колоды пять карт.

— Не хочу.

Иван и правда не хотел этого знать. Да и потом, Тимохина назойливость почему-то раздражала. И память почти тут же услужливо высветила не особо давний случай, да и не случай даже, а нечаянно подслушанный в троллейбусе разговор. Разговор тот оставил тяжкий осадок и нет-нет да и вспоминался.

Иван тогда сел в троллейбус, не очень переполненный, и отыскал сидячее место. Напротив, лицом к нему, сидели два парня, и он бы не обратил на них внимания, если бы не их разговор. Говорили они довольно громко, не стесняясь своих слов и не бравируя этим, как порой делают подвыпившие люди, а просто не умея стесняться. Вот тогда-то и обратил Иван на них внимание. Перед ним сидели парни в общем-то самого обыкновенного, приземленного вида, не хамы, даже чуть вахлацкого вида, хотя таковыми их и не назовешь. По одежде и простоватым лицам очень похожи на выходцев из маленьких поселков, но уже год-другой как зацепившихся за город. Один рассказывал другому, похваляясь, как он своего отца «в рыло двинул». Он так и сказал: «в рыло двинул». И крепко двинул. Правда, поступок как бы отдавал благородством: парень за мать заступился. Должно, следовало за мать заступиться, да и непременно надо заступиться, и тяжкая мука могла заставить поднять руку на отца, но вот это бодрое «в рыло» вызвало в Иване приступ душевной тоски. Он отвернулся к окну и так сидел, боясь встретиться с говорившим глазами.

Другому тоже хотелось чем-то похвалиться, и он, выждав паузу, эдак спокойненько сообщил:

— А знаешь, я могу высчитать, когда ты умрешь. Хочешь?

Иван не выдержал, как можно равнодушнее, будто случайно, провел глазами по говорившему и ничего не увидел в его лице дебильного и снова отвернулся к окну.

Ударивший отца никак не прореагировал, не проявил интереса, отмолчался, и его приятель воспринял это как недоверие к его редкой способности и продолжал с большим жаром:

— Да совершенно точно. Уже проверено. Я своей сестре высчитал, что она умрет в двадцать четыре года, и она умерла в двадцать четыре. Не веришь?

Иван, не очень-то отличающийся выдержкой и воспитанием, почувствовал, как мутное красное облако заполняет его душу и злые слова, толкая друг друга, теснятся на выходе, сделал над собой усилие, осаживая себя, прикрыл глаза. Ведь не хулиганы эти парни, не дебоширы, и нельзя закричать на них отборным матюгом, нельзя «дать в рыло», чтобы высечь хоть кулаком в их неродившихся душах малую искру.

А «провидец» продолжал с прежней настойчивостью и тем же громким пустым голосом:

— Вот приедем сейчас к тебе, я и твоей жене посчитаю. Только ты не забудь напомнить.

Иван никогда не рассказывал об этом случае — нечего вроде бы и рассказывать, но когда вольно или невольно вспоминал его, становилось пустынно и слякотно на душе, боязно этих парней, их обыкновенности и их обыденности. Это от каких же родителей они пошли и какое дадут потомство, если уж и сами-то слепы, глухи и сраму не имут.

Вот и Тимоха тут со своим гаданием.

Утром Иван проснулся рано, по первому серому свету, чувствуя во всем теле тянущую боль. Перетрудился, перестарался вчера. Но боль не тяготила и была как бы даже не болевой и чуть приятной: вон ведь как вчера махал колотом, вон как бил тропы в снегу. Стало быть, есть еще порох в пороховницах. Не вечер еще.

Он протянул руку и нащупал в темном углу транзисторный приемничек, давно не новый и, видимо, потому работающий неровно, когда захочет с длительными припадками хрипоты, треска, а то и просто капризного молчания.

Колесики настройки словно приржавели, трудно сдвинулись с места, приемничек, по своему обыкновению, прохрипел, потарахтел и притих. Иван покрутил колесики еще и еще и в разные стороны, и где-то далеко-далеко комариным зудом зазвучал мужской голос, затем стал приближаться, набирать силу и постепенно окреп.