Альберт Гурулев - Осенний светлый день

— Это тебе. Это тебе. А это, прикидываю, тебе впору будет.

Выехать в тундру, даже в первых числах апреля, когда солнце стоит высоко над горизонтом, без соответствующей экипировки и думать нечего — тридцать градусов мороза — это все равно мороз. Да если еще с ветерком. И под строгим контролем семьи Караченцевых, соседей — Ивана Алексеевича Чикачева и его жены Тамары Алексеевны — мы стали медленно одеваться. На ноги — шерстяной носок. Потом кянчи — меховые носки. А потом торбаза, теплейшая обувь, сшитая из двух слоев особо прочного меха с оленьих ног: слой мехом внутрь и слой мехом наружу. Стеженые или меховые штаны. Свитеры. Шубы. Поверх шуб — парки. Без посторонней помощи с непривычки никак не одеться. Через десяток минут мы стали толстыми и неповоротливыми.

— Давайте на улицу, не то быстро вспотеете, — советуют северяне.

Мы уже было взялись за шапки, тоже особой, северной конструкции, как Тамара Алексеевна всплеснула руками:

— Ой, а платки-то совсем забыли.

Оказывается, платок нужен, обыкновенный хлопчатобумажный платок — никакой другой, даже шерстяной, здесь не подходит — чтобы обвязать низ лица. Иначе можно обморозиться.

Тяжелая в помещении одежда на улице как-то очень быстро полегчала, и сам себе уже не казался слишком неуклюжим и неповоротливым. И ходить в такой одежде легко, и руками двигать удобно.

Выехать в тундру на осмотр пастей — песцовых ловушек — было решено на двух нартах, привязанных одна за другую. Тягловая сила не собачья упряжка, а снегоход «Буран», эдакий крепенький мотороллер, где вместо переднего колеса стоит короткая лыжина, а вместо заднего две небольшие гусенички, наподобие тракторных. Хоть и солидно выглядел снегоход, а все ж подумалось: «Далеко ли он сможет утащить такой прицеп?»

Кстати, о нартах. Одна из них собрана по старинке, из дерева. Стянута сыромятными ремешками. Легкая, удобная, прочная. Другая, привезенная с материка, изготовлена промышленным способом. Имеет по сравнению с первой два существенных недостатка. Она в два раза тяжелее кустарной и весьма тяжелая для кармана — сто семьдесят пять рублей штука. Охотники по сей день недоумевают, отчего так дорого стоят два металлических полоза и нехитрый набор припаянных к ним трубок.

«Буран» хоть и казался лишь мотороллером, но легко тронул наш нартовый поезд и, нисколько не задыхаясь, таскал его чуть ли не весь день по тундровому бездорожью.

Еще в самом начале нашего знакомства с Полярным Иван Алексеевич Чикачев посетовал, что молодежь как-то не очень стала стремиться в промысловики. Но тут же добавил, что сейчас интерес молодежи к охоте стал несколько возрастать. И причина тому — снегоход «Буран». И объяснил, что к чему. Чтобы успешно промышлять — охотник должен иметь как минимум одну собачью упряжку, которая, кроме ежедневных забот, требует, худо-бедно, полторы тонны рыбы в год. А рыбу эту надо самому поймать. Нужна рыба и на приваду песцов, чем больше, тем лучше. Нужна рыба и себе на прокорм: без рыбы русскоустьинец и стола не представляет. Так что успевай поворачивайся, рыбачь. А «Буран» большое облегчение дает. И рыбы ему не надо, и не устает, и скорость, по сравнению с собачьей упряжкой, способен развить очень приличную. Может быть, даже несколько вредную для остальных обитателей тундры.

Как бы то ни было, а прогресс ущемляет интересы братьев наших меньших. Как-то мы возвращались из тундры в поселок и, остановившись на короткий отдых, приметили далеко в слепящей тундре несколько черных передвигающихся точек. А вскоре увидели, как, запрокинув головы к спине, по льду Индигирки летело несколько диких оленей. А за ними, точно на привязи, по-волчьи неотступно, скользил ревущий «Буран». Было видно, что преследователь без ружья, а то он давно положил бы оленя на снег. И человек рассчитывал загнать зверя до изнеможения — вещь на собачьей упряжке невозможная. А тем уже недолго оставалось бежать, у них было обыкновенное, хоть и выносливое, живое сердце, а не «пламенный мотор». Когда стадо неожиданно разделилось и преследователь рванулся за более крупными, оставленные в покое олени пошли медленно, пошатываясь от усталости, готовые упасть.

И вот она, тундра-сендуха. Гудит впереди поезда неутомимый снегоход, нарты колотит на жестких снежных застругах, слепит весеннее солнце (без защитных очков никак не обойтись, недолго и ослепнуть), остро сочится мороз где-то у подбородка, заставляет поправлять так оказавшийся нужным ситцевый платок. И простор. Так и хочется сказать: немереный, нехоженый. Поворачивай руль в любую сторону — кругом безлюдье, на сотни километров на запад и восток нет человеческих поселений. Лишь на юге небольшие поселочки, до которых если по земле, а вернее, но льду — пилить да пилить.

Но вот парадокс, и к этому надо привыкнуть, в этой необъятной тундре, на этих многочисленных реках, при таком крайнем малолюдстве, чуть тесновато. Вообще-то не совсем точное слово — тесновато — просторно в тундре, но нет там ничейной земли, не пойдешь и не соорудишь в тундре пасти, где хочешь, не забросишь невод, где вздумал. Все участки сендухи, все пески на реках закреплены за промысловиками. Иному охотнику, чтобы попасть в свои угодья, нужно одолеть шестьсот — семьсот километров пути. Ближе для него участка не досталось. Из разговора все с тем же Иваном Алексеевичем Чикачевым знаю, что промысловый участок в двести квадратных километров считается маленьким и иной участок занимает территорию в три-четыре раза больше. Его слова подтверждает и Юра Караченцев. А о своем участке говорит, что он совсем крошечный, любительский и расположен рядом с поселком.

Хоть и рядом участок Юры, но прошел час, а быть может, и того больше, прежде чем снегоход остановился около первой настороженной на песца ловушки — пасти. Пасть оказалась пустой. Мы и не думали, что сразу же увидим пойманного песца, но легкое разочарование все же испытали: наши души уже тронул охотничий азарт.

Пасть — это довольно-таки громоздкое сооружение из дерева, построенное в расчете на многие годы. Пасть — капитал, основа достатка в доме и переходила по наследству от отца к сыну. И если за ловушкой хорошо присматривать, то она служит далеко не одно десятилетие.

Мы кружили и кружили по тундре от одной пасти к другой, и солнце светило то слева, то справа, а то и вообще порой светило совсем не с той стороны. Как люди умеют ориентироваться в тундре — ума не приложу. Снег, чуть всхолмленная равнина и ни одного более-менее надежного ориентира, кроме солнца. А оно, солнце, могло в любое время и за тучи спрятаться. Да и ко всему чувствовал: что-то неладное творится со мной, порой никак не могу определить расстояние, даже приблизительно, до какой-нибудь гряды. То ли она совсем небольшая, не выше нашего снегохода, и тогда до нее полсотни метров, то ли это солидная грива и удалена она уже на километр или более. Но Юра вполне уверенно находил ловушки, хотя мне однажды даже показалось, что он немного заблудился. И только дал себе волю так подумать, как почувствовал, что уже крепко продрог. Одежда стала совсем легкой, невесомой. Мерзли ноги, ледяной ветер жестко продирал тело, и как только санный поезд останавливался около очередной пасти, все мы вываливались из нарт и принимались исполнять некоторое подобие утренней гимнастики. Особенно крепко промерзали ноги, и меня больше других упражнений привлекал бег на месте, выбрав застругу покрепче, — снег так утрамбован ветром, что на нем не оставалось и следа, — начинал дробно колотить ногами.