Альберт Гурулев - Осенний светлый день

И там же.

«Волшебно-фантастическая сказка Русского Устья, в отличие от тункинской или приленской, почти не знает осовременивания, если под ним понимать введение в текст всевозможных пояснительных моментов. Вместе с тем в ней наиболее полно, по сравнению с другими районами Восточной Сибири, сохранилась традиционная обрядность».

Если вас интересует свой народ, откуда мы есть и пошли, то не во вред будет взять том этих сказок и полистать на досуге. И будем мы понятнее и сами себе, живущие в Сибири, будут понятнее и русскоустьинцы.

Серьезно к сказке индигирцев относятся и фольклористы. В том же предисловии написано:

«Русскоустьинская сказочная традиция — особая страница в сказительстве Восточной Сибири, а в науке — предмет специального исследования».

Жизнь индигирца, охотника и рыбака во многом, если не сказать полностью, зависит от погоды. И пуще всего мешает любому промыслу пурга. Да и не только мешает, а просто-напросто перечеркивает промысловое время. Сиди и жди, когда пурга закончится. Сиди и жди.

Пурги зависят от глобальных причин, но и от местных причин тоже случаются. И пурга вещь настолько нередкая, что была бы лишь хоть малая причина, а пурга всегда будет.

— Опять, видно, кто-то плиту открытой оставил, — сердятся охотники, почувствовав усиление ветра.

Есть за рекой стародавняя могила с каменной плитой. На плите вытесаны ангелы, православный крест и надпись: «Под сим камнем покоится…» Плита от дождя и снега прикрыта деревянным коробом. Стоит открыть плиту и потом не поставить короб на место — жди непогоды. Таково поверие.

Когда мы подъехали к могиле, короб стоял как ему и положено стоять, и потому погода была прекрасная: солнце, полное безветрие, тишина. А уезжая, мы сделали все, чтобы погода не испортилась. Мы были в этом крайне заинтересованы: не дай бог сорвется поездка на Русское Устье, вернее, на то место, где оно когда-то стояло. Побывав в Полярном, мы посчитали для себя невозможным не побывать на месте старого Русского Устья, постоять там на берегу кормилицы Индигирки, поклониться памяти русского человека, выжившего на этой богатой, но неласковой земле.

Ехали на привычном нам уже транспорте: впереди нартового поезда Юра Караченцев на своем снегоходе, а на двух нартах пассажиры в прежнем составе да научный сотрудник Иркутского пединститута фольклорист Раиса Николаевна Афанасьева, очень заинтересовавшаяся устным творчеством индигирцев и избравшая темой своей кандидатской диссертации сказки Русского Устья. Уже начало апреля, а морозец по-прежнему жмет под тридцать, и лишь голубое небо и пропитавший тундру солнечный молодой свет напоминают о том, что где-то, должно быть, началась весна. А по всем остальным показателям — зима. Холодно. И как-то совсем не верилось среди этого холода, что если вот прямо сейчас пообедать строганиной — тонкими пластинками промерзшей до стеклянного звона сырой рыбы — да еще чуть пробежать следом за нартами, то очень быстро и надежно можно согреться.

Порой, когда слышишь от некоторых, что в Сибири едят сырую рыбу и сырое мясо, и подают это как крайнюю степень отсталости и варварства, мимикой и голосом показывая, как ему, стало быть, носителю «высокой» культуры, все подобное претит, то так и хочется сделать варварский поступок в отношении рассказчика.

Конечно, рыба не подвергалась так называемой термической обработке, но она должна быть непременно крепко замороженной. Талую рыбу никто есть не будет, так же как, к примеру, никто есть не будет растаявшее и согретое до комнатной температуры мороженое. Так что расколотка, или строганина, это по-особому приготовленная рыба, хотя и готовить-то уже ничего не нужно, все сделал мороз.

И потом еще: не всякая, далеко не всякая рыба может пойти на расколотку. Для этих целей может пойти только рыба, выросшая в холодных и чистых водах и определенной породы. В Восточной Сибири — омуль, хариус, сиг. Северяне к строганине (в Сибири — расколотка, на Севере — строганина) относятся еще более строже. Похоже, что предпочтение отдается чиру, рыбе на удивление царского вкуса.

Так вот, охотник, чувствуя, что мороз уже основательно подбирается к его костям, — на более мелкие ощущения холода он просто не обращает внимания, — останавливает собачью упряжку, достает чира и острейшим ножом гонит по рыбине стружку. Дальше дело уже за малым — нужна смесь соли и перца. Перекусив, охотник пробегает за нартой небольшое расстояние и, разогретый таким образом, снова садится на нарты и продолжает путь. Теперь ему будет тепло, и довольно надолго.

Кстати, я должен сказать, что строганина — это одно из любимых блюд северян и без него не обходится ни один праздничный обед.

Ну вот, за какой-нибудь час-полтора пути мы и добрались от Полярного до Русского Устья. Вернее, до того места, где оно когда-то стояло, где жило это поселение русских, центр административной и духовной жизни края. Центр не центр, но, по крайней мере, самое крупное поселение индигирских понизовщиков, куда съезжались они для праздников и решения общих дел.

Место давнего поселения представляет сейчас не очень веселое зрелище. Сохранился всего один старый дом, принадлежащий когда-то Гавриилу Пантелеймоновичу Шелоховскому. Дом выглядит так, как может выглядеть жилье без хозяина, посещаемое случайными людьми лишь время от времени. Почти от самого порога начинается обширное кладбище. Покосившиеся кресты на могилах заброшенно торчат из-под снега, а кругом ровная, бескрайняя, без единого признака жилья промерзшая сендуха. И колыхнулось-подумалось: как мало в этих местах живет людей и как много стоит крестов.

Прошелестели, проплыли века над этими крестами. О чем они думали, русские люди, жившие здесь в давние-давние годы, как представляли себе счастье, и оправдали ли мы, потомки, их надежды? Так ли бережем Русь?

Тихо над Русским Устьем. И тишина настолько чиста и первозданна, что кажется: ухо на расстоянии вытянутой руки слышит ход наручных часов. И в этой тишине растворялось, осыпалось суетное, сиюминутное, а такие понятия, как связь времен, судьба народа, словно бы обретали плоть и кровь. И ты уже не просто человек, который уедет потом в никуда, но звено живой цепи, соединяющее прошлое и будущее. И какой быть цепи в будущем, во многом зависит от тебя.

Продираясь через суметы снега, подобрались к двери дома, но дверь никак не хотела поддаваться: примерзла к порожку. Через косой осколок стекла, вставленный в верхнюю часть двери, заглянули в сенцы. Брошенный дом, он и есть брошенный: видны серые, неизвестного назначения тряпки, еще что-то сломанное, ненужное. Но жизнь в доме продолжалась, другая, но продолжалась: среди этого запустения и небыли по-хозяйски сидел совершенно непугливый горностайчик. Он не обращал внимания на наши голоса и чувствовал себя в полной безопасности.