Михаил Шитов - Свидания в непогоду

— Но учти, Бицепс: если что случится — я ничего не знаю.

После часа ночи он бесшумно выскользнул следом за Бицепсом из сарая. В мастерской уже орудовал старик механизатор. Бицепс энергично принялся помогать ему. Арсений выходил время от времени на улицу, прислушивался, всматривался в темень ночи, которой не виделось конца. На рассвете всё было готово. Старика спровадили. В восьмом часу Арсений схлопотал в конторе машину, агрегат погрузили и на глазах удивленных практикантов отправили в поле.

— Всю ночь провозились, лишь бы вытянуть, — сонно хлопал веками Бицепс.

Арсений скромно отмалчивался и вытирал руки ветошью. Дня два студенты дивились случившемуся, а потом всё затихло. Гоша пожимал плечами, теряясь в догадках. Мельком как-то сказал Арсению:

— А ловок ты!

— Не больше, чем другие, — также вскользь ответил Арсений.

За эти два дня он осунулся. Чтобы приглушить совесть, приходилось опять обращаться к житейским примерам. Вон, говорят, доцент Икс защитил диссертацию, составленную из чужих работ, а директор завода Игрек занимается приписками, и ничего, живут люди, не краснеют. «Однако так можно заехать невесть куда, — предостерегал себя Арсений. — Нет, это не дело», И он дал зарок никогда не пользоваться недозволенными приемами.

После института дороги Гоши и Арсения разошлись, Гоша уехал в район, работал механиком в совхозе. Шустров остался в городе.

Жизнь, казалось, складывалась так, как он хотел. Год работы на заводе незаметно промелькнул в общественной работе, которую он всё уверенней считал своим истинным призванием. Он стал своим человеком в райкоме и горкоме комсомола, деловито и энергично выступал на собраниях. И не было ничего удивительного, что на пленуме одного из городских комсомольских райкомов Шустрова избрали вторым секретарем. Отец, узнав, не одобрил этого шага; он был вообще работягой, старый орловский битюг, и ничего, кроме земли, не признавал.

В том же году Шустров познакомился с Марусей Лотковой, инструктором горкома. Он называл ее в шутку «товарищем начальником», незлобиво подтрунивал над ее наивной восторженностью перед всем, что ему казалось приглядевшимся, не сто́ящим особого внимания. Вместе они обсуждали комсомольские дела, ходили в театры и клубы, распивали чаи в двадцатиметровой комнате у Маши, где она жила с матерью и младшим братом.

Скоро Шустров переселился сюда из студенческого общежития. В горкоме Марии и ему была обещана отдельная комната, и уже вот-вот они должны были получить ордер, но как-то под осень его вызвали к Узлову, председателю облисполкома.

Арсений не раз встречался с председателем, называл его по имени и отчеству: Федор Иваныч. И теперь Узлов поднялся навстречу ему как старый знакомый, пригласил к столу. Поговорили о райкомовских делах. Арсений еще по дороге гадал, зачем он понадобился облисполкому, но ничего не придумал и на вопросы отвечал осторожно.

— А не считаете ли вы, товарищ Шустров, что вам следует поработать по специальности, на селе? — неожиданно сказал председатель, разглаживая папку в дерматиновой обложке.

Областному руководителю не ответишь вот так же, с ходу: «Нет, Федор Иваныч, откровенно скажу: не считаю». Застигнутый врасплох, Шустров напряженно смотрел на широкую ковровую дорожку; возразить было решительно нечего.

— Как? — переждав паузу, спросил Узлов.

Арсений поднял глаза, заставил себя взглянуть на него.

— Да… Если требуют обстоятельства, — ответил он незнакомым голосом. — Но как обком?

— С обкомом в принципе согласовано. Вы-то как настроены?

— Честно говоря, свыкся я со своей комсомолией, — медлил Шустров, понимая, что говорит не то и не так, как надо. — Но в общем-то я готов.

Узлов непонятно улыбнулся:

— Тогда будем считать вопрос решенным. Годик-другой поработайте, а там посмотрим… Кстати, — он приоткрыл папку, достал сложенный в четвертушку лист бумаги. — Дельная эта мысль не мне, к сожалению, пришла в голову… Будете писать отцу — привет от меня передайте.

Шустров удивленно уставился на голубоватый листок в руках председателя: он был из той самой конторской книги, которую отец использовал обычно на письма.

— Выходит, вам он ничего не писал?

— Нет, почему же, — смешался Шустров, и уже спокойней, решительней спросил: — Куда направите?

Вопреки его ожиданиям весть о работе на селе порадовала Марию.

— Как это чудесно, Арсик, — новая обстановка, новые люди! — восклицала она, обнимая Шустрова.

Неловко, сдерживая себя, он отстранял ее:

— А комната?

— Какая?

— Не придуривайся. — Он сказал это не обидно, но и не в шутку. — Та, которую нам должны дать.

— Нашел о чем говорить!.. Комната никуда не уйдет, но подумай, сколько впереди интересного!

Слова Марии ободрили его. В конце концов он пришел к выводу, что поступил здраво, ни перед кем не обнаружив своих неопределенных сомнений. Но на письма отца, приходившие в Снегиревку, он долго не отвечал.

По понедельникам Кира Матвеевна и Нюра приходят на работу пораньше. В девять утра у Якова Сергеича диспетчерский час; надо подготовить материалы, позаботиться о явке нужных людей.

Ровно в девять занимает свое излюбленное место у окна Климушкин. Опираясь руками на стул, стискивая губы, садится в углу Земчин, Одни приходят, другие, едва заглянув, исчезают. Грузно подергиваясь за столом, Иванченко кричит в открытую дверь:

— Кира Матвеевна! Нюра! Что же вы? Где остальные? — И, не дожидаясь, пока секретарша или Нюра соберут разбредшихся, сам выскочит из кабинета, да и застрянет где-нибудь в коридоре.

Беспокойный человек Яков Сергеич, по-хорошему беспокойный, но неорганизованный. Пойдет, например, в мастерские по важному делу, увидит разобранную под дождем машину — к ней затрусит, а там еще что-нибудь заметит, — глядишь, важное дело люди и без него решили. «Ну, ин ладно, — скажет потом. — Дельно решили». Между тем старые механизаторы помнят Иванченко другим. Он был не новичком в «Сельхозтехнике»: здесь во времена МТС работал бригадиром тракторной бригады, заведовал мастерскими, возглавлял станцию. Бывало, и к себе и к подчиненным относился взыскательней, оплошностей не спускал. Те же старожилы поговаривают, что сдавать Яков Сергеич начал после реорганизации МТС. Растерялся, что ли, в новой обстановке, или веры в ее необходимость не хватило, или просто крепость не та стала, — нет былой решительности.

И на диспетчерских совещаниях это сказывается. Вот уже и вопросы все обсуждены, а Яков Сергеич всё уточняет — то с Лесохановым, то со снабженцем Лаврецким — какие-то второстепенные детали, и «час», вопреки своему названию, длится иногда до обеда.