Михаил Шитов - Свидания в непогоду

В тот же день зашел разговор и о выездной бригаде монтажников, в которую нужно было подобрать трех рабочих-универсалов. Старшим в бригаде Андрей Михалыч предложил слесаря Агеева, учившегося заочно в институте механизации сельского хозяйства. Сам Шустров назвал пожилого водителя дядю Костю; эти люди, к которым он успел присмотреться, казались ему дельными. Но когда Иванченко предложил третьим Петра Жигая, Арсений поморщился. После кражи на складе Петра вызывали в Березовскую прокуратуру, допросили. Слесарь присмирел, работал за двоих. «Надолго ли?» — думал с сомнением Арсений, а вслух сказал не то обидчиво, не то в шутку:

— Сплавить штрафника хотите?

Они сидели в кабинете Лесоханова. В ответ на слова Шустрова Андрей Михалыч подошел к стене, на которой висела свежая синька.

— Вы это видели? — ткнул в нее пальцем. — Разбрасыватель удобрений. Конструкция Петра Жигая. И это еще далеко не всё.

— Вижу, Андрей Михалыч… Но, откровенно говоря, всё это как-то не вяжется…

— Мало ли что в жизни не вяжется, — ответил Лесоханов. — На то она и жизнь.

Шустров промолчал. Считая дело решенным, Иванченко попросил его получше присматривать за слесарем.

— Это само собой, — сказал Арсений.

Возвращаясь вечером из столовой, он издали увидел на крыльце Нюру. Она закрывала дверь конторы. Шустров еще минуты две подходил не спеша, а она всё возилась с замком. Но только он подошел — замок щелкнул. Нюра спустилась вниз и стала, несмело взглянув на Арсения.

— Какой хороший вечер, — сказала она, а сама зябко придерживала отвороты пальто.

Шустров не находил, что вечер был хорошим. В мглистом небе бесприютно блуждала луна, понизу вихрилась пыль. Но всё равно — хороший так хороший. Делать у себя в комнате было нечего, и он пошел рядом с Нюрой, а в аллее взял ее под руку.

— Значит, вы скоро в дорогу, в разъезды? — спросила она после минутной паузы.

— Скучать никто не будет, Нюрочка, — какая разница! — ответил он с нарочитой бездумностью.

— Так уж и не будет! — Она хотела спросить «а жена?», но смолчала.

Аллея была пустынной, слабо освещенной. Налетал порывами холодный ветер.

— Подолгу-то вам в хозяйствах и бывать не придется, — сказала Нюра. — Люди у вас в бригаде хорошие — быстро с делом справятся.

— Откуда вы знаете, кто в бригаде?

Нюра улыбнулась растерянно:

— Я у Киры Матвеевны сидела. Дверь приоткрыта была… Вы сердитесь?

— Не с чего, Нюрочка. Просто к слову пришлось. Говорите…

Он убавил шаг. Подставляя ветру плечо, Нюра полуоборачивалась к Шустрову и, всё более оживляясь, рассказывала что-то о дяде Косте, об Агееве. Арсений слушал рассеянно. Едва дойдя до дома Нюры, он отпустил ее руку. Она всё еще говорила — теперь о погоде, о какой-то книге. От ветра или от возбуждения щеки ее пунцовели, и глаза, блестевшие необычно, смотрели на Шустрова с робкой преданностью.

Продолжая думать о своем, он ничего этого не заметил.

Дожди прошли, деревья скинули убранство, только молодые дубки не отдавали земле звонкую, цвета старой бронзы, листву. Раздетая Снегиревка непривычно просматривалась насквозь, выставляя латки и ржавые потеки на домах.

По утрам, выглядывая из окна своего «пенала», Арсений видел стынущую в заморозках землю, а однажды, открыв глаза, зажмурился: вся комната была залита прохладным бирюзовым сияньем.

— Мороз и солнце! — повеселел он, сбрасывая одеяло.

Снег выпал в ночь — обильный, освежающий, лег белыми пуховиками на крыши домов, припудрил деревья, и опять похорошела, омолодилась Снегиревка.

Но холод и казенная неуютность комнаты для приезжих пробирали до костей. К тому же, оправдывая свое назначение, она время от времени давала приют командированным, и Шустрову приходилось делить с ними скуку вечерних бодрствований.

И Мария писала, что скучает, но больше тревожилась за него.

Как-то в начале зимы она прикатила под выходной — без Иришки, конечно, оставшейся с бабушкой. Он не поверил глазам, когда, возвращаясь из мастерских, увидел ее у крыльца конторы, пылающую от ходьбы и мороза, с двумя большими чемоданами. За чемоданы он отчитал ее («Разве так уж к спеху всё это?»), хотя попозже обнаружил там такие нужные вещи, как новая спецовка, литература.

В этот день как раз в комнате для приезжих застрял некий налоговый инспектор, старый говорун, подкреплявший хилое свое тело — стакан за стаканом — крепчайшим чаем. Инспектор вспоминал, как в этих местах вылавливал он когда-то самогонщиков. Из вежливости Мария поддакивала, а Арсений вяло тискал в руках платок. Так и не дождавшись конца этих историй, они вышли на улицу.

Обложенный сугробами голубых и палевых тонов, поселок искрился под солнцем. Морозило, но Жимолоха еще не стала; над черной ее и густой, как солярка, гладью клубился туман. За туманом призрачно угадывались холмы, такие же зыбкие, маревые, а повыше, в чистом небе, низко висело солнце — отчетливо круглое и неяркое.

Берегом реки Шустров повел Марию на Лесную улицу, где строился новый жилой дом. По мосткам они миновали овражек, за которым начинался заснеженный лес. Было тихо, лишь в овражке журчал, прыгая через камни, ручей, и в морозной солнечной тишине звуки его показались Марии прозрачными, радостными.

— Хорошо-то как! — всплескивала она руками.

Лесная оправдывала свое название. Низкие ели от земли до макушек кутались здесь в беличьи шубы, сосны роняли ленивые хлопья снега. Между их стволами уютно вписывались в зимний пейзаж и башенный кран и остов дома со снеговыми подушками в проемах окон.

— Вот здесь и будем жить, — говорил Шустров, взмахивая перчаткой в сторону дома и рассекающей лес просеки. — Но до весны придется подождать.

— Хорошо, Арсик, прелесть, — повторяла Мария. — Будем ждать сколько надо, — и неожиданно подосадовала, что не имеет сельской специальности и что на работе ее пока не думают отпускать.

— Придет время — отпустят. А специальность — что-нибудь подыщем, если не хочешь с Иришкой сидеть.

Продрогнув, они зашли в столовую. У стойки толклись заезжие трактористы, за нею возвышалась буфетчица, памятная Арсению по первому снегиревскому вечеру. Как и все посетители столовой, он называл ее по имени, казавшемуся вначале книжно-вычурным: Луиза. Он уже привык, — и тоже, как все, — обмениваться с Луизой шуточками, ничего не значащими улыбками. И теперь, пропуская Марию вперед, поймал на себе взгляд из-под смоляных, убегающих к вискам бровей, и, чуть раздвинув губы, кивнул в ответ.

В простенке между окнами они заняли свободный столик, и Шустров заказал обед. Мария, достав зеркальце и пудреницу, поводила розовой ваткой по лбу и раскрасневшимся щекам. Легкий запах косметики всплыл над столом; вдруг он покрепчал, теплой тенью надвинулся на Шустрова. Он поднял голову: у стола с подносом в руках стояла Луиза. Она спрашивала, ставя на поднос пустые стаканы: