Михаил Шитов - Свидания в непогоду

— Бывают, Федя, завихрения в мозгах, и не у таких бывают, — сказал он, помолчав. — Дурное-то в жизни всегда прилипчивей, чем доброе. А здесь дурное именно в том, что человек в оценке себя и своих поступков теряет чувство меры.

— Возможно, — сказал Земчин. — Только делу от этого не легче.

— Дело — само собой, но тут прежде всего надо о человеке подумать… Тебе, может, покажется странным, — Андрей Михалыч пригнулся к баранке, — а я вот думаю иной раз, что Шустров и сам тяготится своей отчужденностью. И хочет переломить себя, а не удается. И тут мы обязаны осторожно помочь ему… Человек в жизни, Федя, что корабль в море, — не помню, Маяковский, что ли, об этом говорил. Всякая дрянь к днищу прилипает, пока в дороге, а в док поставишь, поскоблишь, и опять — в добрый путь!

— Ну вот и поскоблим, — отозвался Земчин. — На пользу бы только пошло. А то ведь и так бывает: в одном месте продраят человека, он в другом наверстывает…

Они умолкли. Синяя пелена опустилась на холмы, вблизи зажглись огни Снегиревки. Перед самым въездом в поселок впереди показался попутный «газик» с «победой» на прицепе.

— Легок на помине, — сказал Земчин.

— Вижу, — сказал Лесоханов.

Земчин просигналил. Из окна «газика» выглянул дядя Костя, из «победы» — Шустров. Машины поравнялись. Шустров рассеянно взглянул на сидевшего за рулем Земчина, улыбнулся Лесоханову и что-то, кажется, крикнул. В поселке Земчин свернул направо, к мастерским, дядя Костя подался влево и через минуту выехал на Лесную, к новому дому.

У крыльца, на скамеечке, сидели женщины, выбравшиеся к вечеру на оттепель, по раскисшему снегу — было еще видно — бегали ребятишки. Они первые и окружили «победу», когда дядя Костя подогнал ее к сараям. Взмахивая длинными косицами, к Шустрову подбежала дочь, влетела смаху в раскрытые его руки.

— Вот, Ирёха, игрушка тебе новая; жалко, не заводная, — сказал он, поглядывая на женщин.

Подошли Мария с Евдокией, Серафима Ильинична.

— Что ж не своим ходом, Арсик? Еще не готова?

— Самая малость осталась, Мария Михайловна, — поспешил заверить дядя Костя. — В двигателе кое-что да амортизатор заменить.

— Начать да кончить, — сказал Шустров.

Он был не рад, что связался с этим канительным делом. Увлеченный поначалу идеей дяди Кости, он довольно быстро собрал нужные для покупки восемьсот рублей (один батя — правда, с дотошными расспросами по телефону: как, да зачем, да стоит ли? — отвалил пятьсот). Но дальше возникли непредвиденные трудности. Вопреки ожиданиям Шустрова никто из своих механизаторов, кроме дяди Кости, не вызвался помочь ему в ремонте «победы», а у самого для этого не хватило ни опыта, ни желания. Пришлось отдать машину на сторону, знакомому механику из дорожного управления, но и тот не сделал всего, что обещал.

— Ничего, Арсений Родионыч, что-нибудь придумаем.

Шустров обернулся на голос: к машине подошел Лесоханов.

— Ей-богу, Андрей Михалыч, совсем пустяки здесь, — опять поспешил дядя Костя; видно, совесть не давала ему покоя: сосватал же начальнику такую штуку!

Женщины отошли к скамье, разбежались и ребята. Откинув капот «победы», дядя Костя жег спички, показывая Лесоханову, что надо доделать в двигателе. Андрей Михалыч вставлял свое слово. Шустров тоже склонял голову к мотору, расспрашивал, советовался. Потом все трое закатили «победу» в сарай, и дядя Костя уехал.

— Что у нас нового, Андрей Михалыч?

Лесоханов в темноте улыбнулся, сказал, подвигаясь к дому:

— Самая приятная новость — видели наверно — Земчин за рулем снова сидит, и сидит уверенно. — Он хотел добавить: «не в пример другим», но воздержался.

— Да, видел.

— А еще — что ж… Крутогорцы приезжали с проверкой обязательств… У вас-то какие успехи? Что там, в хозяйствах, слышно?

— Всякого хватает, Андрей Михалыч — и хорошего, и плохого, — ответил неопределенно Шустров. Его поездка по району, связанная с планами ремонта техники, была не совсем удачной, и он еще не решил, как и что сказать об этом Лесоханову.

Постояв недолго у крыльца, они поднялись на второй этаж. Из приоткрытой двери навстречу им вышла Мария:

— Андрей Михалыч, заходите чай пить. И Серафима Ильинична у нас и Леня.

Андрей Михалыч потоптался секунду:

— Хозяину вон отдыхать надо. Устал с дороги.

— Наоборот, сейчас только и побеседовать за чайком, — сказал Шустров.

— Ну, раз так — придется.

Гостеприимство Марии показалось Шустрову своевременным: ему хотелось побыть с Лесохановым, поделиться с ним возникшими в дороге мыслями.

Давно они не сидели вот так, по-домашнему, и с виду, кажется, дружески. Мария заваривала чай за круглым столом, разговаривала с Серафимой Ильиничной и изредка поглядывала, довольная, на Лесоханова: он нравился ей, такой простой и душевный. Ленька и Ира тянули чай самостоятельно, как взрослые. Оправляя непривычный галстук, Андрей Михалыч заказывал Марии третий стакан, а Шустров неторопливо рассказывал ему о своей поездке.

С дороги или от излишней сосредоточенности голос его звучал глуховато и несколько неуверенно. Поездка была рядовой и по результатам почти такой же, как прежние. В «Заре» он поругался с Бидуром, который должен был доставить на ремонт четыре машины, а даст, видимо, только две. Ильясов вместо обещанных пяти пригонит тоже две, а вот Володя пока совсем ничего не обещает. Годовой график ремонта ломается, не успев еще как следует оформиться…

— Ну вот видите, как неладно получается, — мягко сказал Лесоханов.

Положение гостя обязывало его быть тактичным, не напоминать Шустрову прежние их разговоры о графике. В этих хлопотах знакомое ему шустровское своеволие сказалось в полную свою силушку. И еще он мог бы припомнить, как одно время чуть ли не все сотрудники производственного отдела во главе с Климушкиным занимались составлением графиков. Но назначенные к ремонту машины продолжали работать на полях, а не назначенные подходили к воротам «Сельхозтехники». Всё ломалось, широко задуманное, дело приобретало явно прожектерские признаки. Угадывая теперь растерянность в словах и в голосе Шустрова, Андрей Михалыч думал, что, может быть, неудачи и образумят его.

— Давайте-ка, Арсений Родионыч, за передвижные мастерские возьмемся, — сказал он, — за пункты обслуживания в хозяйствах. Я уж и Якова Сергеича сагитировал, и народ готов…

Шустров обещал подумать. Поговорили еще о последних событиях, отведали Машиного пирога с капустой, и Лесохановы ушли.

Усталость клонила Шустрова к подушке, но растревоженные мысли не давали заснуть. Дважды натягивал он пижаму, выходил на кухню курить.

Круглая, пятнистая, как лежалый апельсин, луна поднималась в небе, в лесу бродили густые тени. Не зажигая света, он пыхал папиросой, старался примирить как-то двух спорщиков в себе.