Михаил Шитов - Свидания в непогоду

Некоторое успокоение вернулось к нему ненадолго, когда однажды, развернув газету, увидел он короткую весть об орловском колхозе «Новый путь» и об отце. Отец был эти дни в Москве, выступал на Выставке достижений народного хозяйства.

Всего несколько строк прочитал Шустров, а перед глазами пестро встали дома родной Обоняни на высоком юру, крутой спуск к реке, и над обрывом — пятиоконник с белыми наличниками — отчий дом. Мальчишеские годы вспомнились ему, сборы в ночное, ска́чки на крутобоких конях… И впервые за многие месяцы ему захотелось побродить по Обоняни, повидать родню, друзей детства… Но вечером, когда он потушил свет и лег спать, тревожные мысли снова зароились в голове. Он курил, пытался отвлечься чтением, а мысли всё тянули к тому, о чем говорили Амфиладов, Прихожин, к Снегиревке.

Скоро Гоша выехал в город по вызову, за столом появились новые, незнакомые люди, и это раздражало Шустрова. В комнату вселился какой-то, с пятнистым румянцем, подозрительно покашливавший агроном, и это раздражало его. Беспокоили расспросы отдыхающих об отце, о березовской «Сельхозтехнике». Беспокоили односложные ответы Марии, когда говорил с нею по телефону, предупреждая о приезде, — ни радости, ни готовности к встрече он в них не почувствовал. Раздражала внезапно нагрянувшая оттепель. И, недотерпев двух дней, он выехал в Снегиревку.

Мария сидела на скамье под редкими метелками боярышника. На ее коленях лежал раскрытый учебник «Минеральные удобрения», у ног непоседливо вертелись ребятишки, тараторили на своем птичьем языке.

Огороженный голубой оградой, к Жимолохе отлого спускался молодой садик — сейчас сквозной, обнаженный. Тускло тлели под солнцем цветные стекла веранды, где-то в пустую жестянку набегала капе́ль.

Из дома на широкое крыльцо вышла в белом халате Евдокия. Вытирая руки о полотенце, сказала:

— Обедать вашей группе, Машенька.

Мария взглянула на часы: в самом деле, время. Она заложила шпилькой недочитанную страницу, поднялась:

— Ну-ка, ребятки, на обед!.. Алеша, подбери автобус! Смотри под ноги, Лена! Живо!..

Она давно освоилась с работой в детском саду, с людьми, стала здесь своим человеком. Тридцать без малого юных снегиревских граждан из младшей ее группы требовали неусыпного внимания, и Мария не скупилась на него. Рано по утрам, когда Шустров обычно еще спал, она поднималась, будила Иру и, приготовив на кухне завтрак мужу, шла с дочерью в сад. Подросшая Иришка была в старшей группе. В одни и те же ранние часы матери и отцы приводили в сад своих детей. Дети обступали Марию Михайловну, и с этой минуты до вечера всё другое отходило у нее на второй план.

А на втором плане главным, в свою очередь, была заочная учеба в сельскохозяйственном техникуме. Она второй год училась на агронома и уже несколько раз выезжала в город то на экзамены, то на консультации. Обнаружив в себе призвание, о котором никогда до этого не помышляла, она серьезно готовила себя к будущей агрономической деятельности. Дома, на подоконнике, смастерила из пробирок и банок лабораторию, завела гербарий. Так незаметно втянулась она в новую среду, в снегиревскую жизнь, и теперь всё реже вспоминала комсомольскую свою юность, горкомовских подруг.

Две эти обязанности — работа и учеба — составляли осмысленную и ясную сторону ее жизни, а во всем остальном, что касалось мужа, по-прежнему было что-то зыбкое, неустойчивое, — как будто шла в тумане и не знала, куда поставить ногу.

Кое-какие детали виделись, правда, отчетливей, чем раньше, но они лишь усиливали ощущение неустойчивости. По собственным наблюдениям Мария заключала теперь, что муж не уживается со снегиревскими механизаторами и живет своей, обособленной жизнью. Первое время она стремилась проникнуть в эту жизнь, понять ее и, может быть, как-то помочь мужу. Но попытки поговорить с ним откровенно не приблизили ее к этой цели. Он либо отмалчивался, либо замечал иронически, что если, мол, под старость и возникнет нужда в опеке, он скажет об этом сам. И постепенно она остыла, и уже не было желания ни понять его, ни посочувствовать ему.

Внешне семейная их жизнь шла размеренно и спокойно, но и сама эта размеренность тоже казалась Марии ненадежной. Как всякая замужняя женщина, у которой отношения с мужем неуловимо меняются, становятся неопределенными, она иногда задумывалась: не скрывается ли за этим его увлечение другими интересами, другой женщиной? Толки о Нюре, так до конца и не прояснившиеся, давали как будто повод для таких подозрений. В такой же степени могли быть под подозрением и частые его отлучки из дома, — поди узнай, что́ за дела у него там, в каких-нибудь Горах или в Клинцах. Эти мысли, не выходившие за рамки догадок, были неприятны Марии, как неприятно было вспоминать и разговор с мужем о Нюре. Она старалась уверить себя, что тогда он ничего не скрыл от нее, сказал правду, но легче от этого уверения не становилось.

Февральским днем как-то, незадолго до поездки Шустрова в санаторий, знакомая воспитательница из детского сада ДЭУ привела к домику с кустами боярышника большую группу детей. Мария узнала, что сад дорожного управления закрылся на ремонт и часть тамошних ребят переведена на время к ним. Среди новичков двое оказались с фамилией Лобзик — шестилетняя Люся, ровесница Иры, и мальчонка лет трех — Васёк. Люся попала в старшую группу, Васёк в младшую, к Марии.

Мария знала нехитрую историю с превращением Нюры Травиной в Нюру Лобзик, знала, что растит она двоих детей, и теперь впервые близко увидела их. Не по годам рослый, крепкий, немного хмуроватый Васёк понравился ей.

— Экий славный бутуз! Крепыш! — сказала она на другой день, тиская Васька и обращаясь к высокой костлявой бабке, которая привела детей (это была Глафира, Нюрина тетка).

— В батька́, видать, пошел, — криво усмехнулась Глафира.

— Где же Нюра? Почему не сама привела?

— А это у нее спроси, любезная. На работу пораньше заспешила.

Мария всё думала повидаться с Нюрой, посмотреть поближе, что она за человек, но это никак не удавалось. То ее детей приводила и уводила Глафира, то внезапно появлялась сама Нюра и, недолго помаячив среди детей и родителей, так же внезапно исчезала. На вторую неделю Марии стало ясно, что Нюра не желает встречаться с ней; опять показалось, будто и эти мимолетные встречи в тягость ей. И давние непогасшие подозрения, как угольки под ветром, стали разгораться в Марии.

Споткнувшись однажды на ровном месте, Васёк расквасил себе нос. Мария смыла ему лицо и, посадив на кушетку, взялась за полотенце, но рука ее опустилась, и она с минуту удивленно смотрела на мальчонку.